Мы гуляли с ним целых два вечера. Он сказал: «Давайте не будем о войне». Я кивнула: согласна. Он угостил меня двумя помадками в обертке — в первый и второй вечер тоже. Сам же откусывал брусочек хлеба, замаскированный под конфету в фантике (меня не проведешь). Прочесали весь город. Он ни разу не повторился. Это что-то феноменальное. Его мозг абсолютно отключен от бытового и настроен на все высокое в жизни. (Однако он не ханжа. Одет со вкусом и курит и спиртные напитки потребляет.) Мысли у него текут беспрерывно. Его мозг постоянно в лихорадочной работе. Иногда я смотрела на него со страхом. Мне казалось, что внутри у него пожирающий огонь. Он, наверное, не проживет долго. Или кровоизлияние в мозг, или сумасшедший дом. Сравнение обратное напрашивается: люди вокруг — балалайки, он — орган.
Мне трудно объяснить, что я к нему чувствую. Сначала мы настолько высоко витали, что я не воспринимала его как парня. Просто интересный собеседник. А сейчас это и огромное уважение, и восхищение, и жалость. Наверное, это жалость долгожителя-обывателя к художнику. И нежность почти материнская. И человеческая любовь. Этот человек стал мне страшно дорог.
Очень жаль, что тебя, Паша, не было. Сшила себе вельветовую юбку. Ленку встретила. Она хочет с тобой познакомиться. Голубую «москвичку» не видела. Целую крепко. Гланя. Чего не пишешь?»
Тишина стояла долго.
— Неужели такие рождаются? — Если по тебе судить — нет.
— Закружил девке голову.
— А что такое феномен?
— Шпион какой-нибудь.
«А что ей врать брату? — подумал Вилов. — Столько языков! А я самоучитель по немецкому не могу осилить. Неужели дурак? Нет уж, фигу. После войны я вам докажу. Вы услышите обо мне».
— Кто следующий? Товарищ капитан, вы три дня обещаете рассказать, как попали в госпиталь первый раз. Никто не верит, что в полевой сберегательной кассе могут ранить.
— Чистая случайность, товарищи, — сказал капитан. — У меня сохранилась копия документа. Нате, прочитайте и все поймете. Сухарев, читай, ты мастер.
Сухарев зачитал:
— «Докладная. От капитана Кривошеева, начальника полевой сберегательной кассы 4683/020.
Во время исполнения верхнего пируэта под лезвие правого конька попала мелкая щепка от самодельной хоккейной клюшки. В результате центр тяжести тела сместился влево, равновесие нарушилось и последовало падение моего тела прямо на лед плечом. От удара образовалась травма. Виновных нет. Прошу засчитать как несчастный случай в прифронтовой полосе и приравнять к легкому ранению или воздушной контузии. Капитан Кривошеев».
Смущенно помолчали. Некоторые, пряча улыбки, стали расходиться к своим кроватям.
— И такое бывает, оказывается, — заметил кто-то.
— А как же! — ответил капитан. — Нервы сдадут, и на ровном месте шею сломишь. Война, брат, она никого не щадит.
— И все спишет, — вставил кто-то.
Еще недавно Матвей думал: никто не зависит от него, никто не связан с ним прочными нитями, кроме, конечно, матери, сестер и брата. Связь, собственно, есть, но она мимолетная, временная и прерывистая. Ну, кого принудишь поступить или решиться на что-то — самого себя только. И что ты делаешь и творишь — относится лишь к тебе, касается лишь тебя. Выходит, так, да де совсем. Выходит, ты влияешь, если даже не замышляешь ничего, причем на людей которых в глаза не видел, чужих тебе, которые живут где-то за тысячи верст. Не отправь Вилов письмо замполита батальона Николая Моисеевича Сидорова семье (и была такая мысль: успеют наплакаться, когда получат извещение-похоронку), не сделай приписки: дескать, сам он, младший лейтенант Вилов, находится на излечении в передвижном госпитале, полевая почта 3941, который недалеко от места, где, по-видимому, похоронен замполит, — не приехала бы его жена Надежда Тихоновна. Да еще с салажонком-сыном Андреем, заместителем Сидорова-старшего, «его продолжением». Одна строчка-приписочка, а что вызвала-наделала. Приехала, и вон откуда, из города Куйбышева, с Волги. Вот как оборачивается в жизни. Один шевельнул мозгами, затем пальцами — выбился из колеи другой, взволновался, сорвался с места и понесся. В армии такое понятно. На фронте — само собой. Но тут-то… зря он взбудоражил жену замполита. Ах, как зря и не ко времени! Сам себе прибавил груза. Теперь что? Собираться в путь-дорогу искать могилу? Надежда Тихоновна прямо требует, как будто Вилов обязан это сделать. Сперва он, Вилов, стронул ее, теперь, наоборот, она понуждает его. Так-то бы один, без всякой обузы и стеснения, или с Петрухой (еще лучше) налегке выскользнул бы из этого «рая», двое-трое суток — и свой батальон.