Когда утром ему передали, что в проходной его спрашивает женщина-лейтенант с солдатом, он диву дался. Не мать же с Ванюшкой! Из Забайкалья, из Чаруя, откуда до чугунки в Нерчинске триста верст с гаком — сперва верхом на конях, потом на телегах… И не Людмила же Ивановна сорвалась за десять тысяч верст — лишь бы увидеть Матвея, ее бывшего ученика. Может, кто из земляков с материнским поручением? Заспешил Матвей к проходной и, увидев издали, догадался: она, жена замполита, и он, старший сын. Заволновался, ничего не понимая, и сказал первое попавшееся на язык:
— У меня его шинель. Николай Моисеевич отдал. Сказал: в одно и то же место пули не попадают. Ну, я и взял. Я обратно отдам. Сейчас сбегаю. Живым духом.
— Принесите, — тихо вопросила Надежда Тихоновна.
Принят шинель, свернутую пакетом, Надежда Тихоновна прижала ее к лицу и долго не отрывала склоненной готовы Андрей молча сидел на скамейке, бледный, ошеломленный: все, что осталось от отца — одна шинель. Он вообще не сказал пока ни слова, кроме «здравствуйте».
Тягостное, гнетущее молчание длилось долго. И у Вилова на душе было смутно.
Наконец, Надежда Тихоновна передала шинель Матвею и словно окаменела, и он не мог выдержать ее взгляда, и давящее молчание затянулось, а как его нарушить, что сказать — не знал. Андрей опять-таки молча взял из рук Вилова шинель, подержал, провел ладонью по глубокому, жесткому ворсу сукна и протянул сверток обратно.
— Мама, чего ты? — сказал Андрей. — Поехали. Я в их тыл проберусь, взорву штаб. Все оболью бензином и сожгу дотла. Моментально. Начнут выпрыгивать из окна, а я их из нагана. Всех прикончу, перестреляю.
— Сынок, успокойся. Поедем, поедем. Вот на могиле папы побудем и поедем. Вы нас, Матвей, проводите до того места? Покажите. Нам надо повидаться с ним.
Вилов не ответил. Он не ожидал, что дело примет такой оборот. «Вот так да! Как Петухов на это посмотрит?»
— Понимаю, Матвей, вы еще слаб, немощен. Мы вас будем беречь. Тихонько поедем, на попутных. Тихонько. И обратно доставим с Андрюшей. Я переговорю с главным врачом, чтоб вас отпустили. Дня на три? Далеко до Коли.., до Николая Моисеевича?
Надежда Тихоновна умоляюще посмотрела на Вилова, и ему захотелось прямо сейчас, ни у кого не отпрашиваясь, идти на дорогу и «голосовать». Тут рядышком, какие-то десятки километров даже по кривой.
— Близко, — ответил он.
Вот так встать и пойти, скрыться из госпиталя — нельзя, сразу станут разыскивать, могут объявить дезертиром. Оставить записку? Но кто ему поверит? А Надежде Тихоновне? Ей, пожалуй, поверят, с ней согласятся, она уговорит. Однако куда деть главстаршину Петухова? Нет, Вилов не может его оставить, без Вилова ему хана. Условились вдвоем, так до конца вдвоем. Теперь стало четверо.
— Здоров я, — сказал Вилов. — Завтра на медкомиссию. Есть тут один легкораненый, друг, бывший главстаршина, из моряков. Рядовой. Петр Петухов. Из одного батальона мы с ним. Тоже рвется на фронт. — «Сказать начистоту?» Но уже не мог остановиться. — Мы с ним на пару сговорилась. Сбежать. В свой батальон.
Отрешенно взглянув на Вилова, Надежда Тихоновна, когда до нее дошло, тихо попросила:
— Зовите его.
Когда Матвей вошел в коридор, он и услышал шум в каптерке, поднятый Петуховым. Сейчас, сидя возле него, Вилов решал: теперь сказать о Надежде Тихоновне или попозже, как успокоится? Сказать!
— Петро, а Петро! — затормошил его Вилов, — Тебе дураку, повезло. Слышь? Да откройся!
— Н-ну, и тебе н-надо? Получишь! — пробурчал Петухов из-под покрывала.
— Тебя хочет видеть. Кто? Одна. В палисаднике ждет.
— Дусек? — Откинув одеяло, вскочил Петро. — Г-где?
— Нет. Не Дусек. Жена замполита Сидорова. Лейтенант Сидоров, которого убили ночью, хотя ты не был там, тебя же раньше… Пойдем. Зовет.
— Ч-чего ей от меня надо? Отстань. И ты туда же! Не х-хочу! Череп расколю. Пускай в штрафную, п-пускай под расстрел, а живым от меня не уйдет никуда. Передай — пускай заказывает себе гроб.