И Блейк был тем, кому потребовалась реабилитация, чтобы посмотреть в лицо своему самому страшному демону. Он встретил его с открытым забралом, как и всех врагов, и понял, что последствия трезвости заключались в том, что в любой момент вспышка света или запах, или звук могли вызвать неразбериху в его чистой и трезвой голове. Что солнечный свет или запах пыли и пота, или высокочастотный свист могли пронестись дрожью по позвоночнику и заставить замереть. Могли заставить Блейка упасть и высматривать то, чего нет. Такие флэшбеки случались нечасто и не длились дольше нескольких секунд, но всегда оставляли его дезориентированным и нервным. Злым из-за потери контроля.
Блейк посмотрел на бутылку «Джонни». На сине-золотистую наклейку и солнечные лучи, искрившиеся в коллекционном шотландском виски. Он заплатил триста долларов за эту бутылку и жаждал ее так, что сосало под ложечкой. Желание скручивало и вытягивало внутренности, а острая кромка непреодолимой потребности резала кожу.
Один глоток. Успокоит жажду. Затупит острые грани.
Блейк так сильно сжал ручки кресла, что пальцы побелели.
Всего один. Ты сможешь остановиться завтра.
Жажда становилась все сильнее, сдавливая голову. Разве не предполагалось, что шестьдесят второй день будет проще, чем первый? В желудке все переворачивалось, в ушах звенело. Блейк взял камеру, лежавшую у него на бедре, и встал. Обернул черно-желтый ремешок вокруг запястья и навел свой «Никон SLR» на Джонни. Шесть месяцев назад в Мехико он смотрел в прицел своей винтовки с продольно-скользящим поворотным затвором TAC–338 на двух продажных мексиканских полицейских, разделивших сетку прицела. Теперь же он целился во врагов камерой. Блейк посмотрел в видоискатель и навел объектив на бутылку. Руки дрожали, и пришлось вцепиться в фотоаппарат.
- Что ты делаешь?
Блейк крутанулся, чуть не уронив камеру.
- Етить твою!
Маленькая девочка в розовой футболке с длинными светлыми волосами, собранными в «хвост», стояла позади его кресла.
– Откуда, черт возьми, ты взялась?
Блейк терял хватку, раз к нему смог подкрасться маленький ребенок.
Девчушка указала большим пальцем на дверь.
- Ты сказал плохое слово.
Блейк потер лицо ладонью и повесил камеру на спинку кресла. Девочка испугала его до усрачки – задача не такая уж и простая.
– А ты нарушаешь чужое право владения.
Она сморщила носик:
- Чего-чего?
Блейку никогда не приходилось возиться с детьми, и он не мог даже догадаться, сколько девчушке лет. Она доставала макушкой примерно ему до пупка, и у нее были большие голубые глаза.
- Нарушаешь чужое право владения?
- Ага.
- Это значит, что ты в моем дворе.
- Я знаю, что это твой двор. – Она в самом деле закатила голубые глаза, говоря это. – Я видела, как ты переезжал.
Два дома разделяла пятифутовая полоса из сосен и кустов, и Блейк посмотрел на соседский двор за деревьями. Женщина, жившая там, работала в цветнике, место для которого умудрилась отвоевать у леса. Кверху попой среди розовых и пурпурных цветов. Ее шорты задрались достаточно высоко, чтобы продемонстрировать обнаженный изгиб ягодицы. Блейк замечал женщину и прежде. Может быть, он и был алкоголиком, едва выдерживавшим шестидесятидвухдневный период трезвости, но все еще оставался мужчиной. Мужчиной, который мог оценить сладкую попку на своем пути. Блейк не видел лица женщины. Только ее светловолосый затылок и сексуальные ягодицы.
- Как тебя зовут?
Он повернулся обратно к девчушке и подумал, должен ли испытывать чувство вины за свои сексуальные мечты о ее маме?
- Блейк. - Никакой вины он не чувствовал. Просто думал, а должен ли. – Это твоя мама?
- Да. Она сегодня не в магазине.
Блейк не мог припомнить, чтобы слышал мужской голос у соседей, пока изучал задницу мамочки.
– Где твой отец?
- Он не живет с нами. – Она помахала руками из стороны в сторону. – Я не люблю пчел.
Нахмурившись, Блейк посмотрел на маленькую зануду перед ним. Он не знал, при чем здесь пчелы, но после шестидесяти двух дней тошнота накатила так, как будто это первый. Блейк почувствовал, что его сейчас стошнит, и уперся дрожащими руками в бедра.
- Ты узасно-узасно большой.
В нем было чуть больше ста восьмидесяти трех сантиметров и около ста килограмм. За последние несколько месяцев он сбросил десять килограмм. В одну из последних встреч брат назвал его «толстым мудаком».