Затем специальный аппарат пересчитывает и сортирует по достоинству десяти-, пятнадцати- и двадцатикопеечные монеты. После окончания подсчета их заберут инкассаторы. Хорошо, если все сошлось, если оплошность не допустили ни контролер-кассир, ни техника. Редко, но бывает, что «ошибается» и автомат, вовремя не отрегулированный дежурным электромехаником.
В тот злополучный поздний вечер, с которого и началась вся эта история, на станции «Площадь Александра Невского» случилось нечто подобное. После выемки денег из автоматов и подсчета их в кассе контролер-кассир Фуркова[1] обнаружила около тридцати монет старого образца. То есть давно изъятых из обращения. А между тем выручка точно соответствовала показаниям счетчика. Как же так, удивилась Фуркова, ведь разменный автомат монет не должен был «выдать» пятаки какому-то бесчестному пассажиру. По инструкции в подобных случаях составляется акт. А уж там начальство решит: списать эту сумму или высчитать ее из зарплаты электромеханика, обслуживающего автомат, принявший монету старого образца за новую.
Фуркова окликнула электромеханика Сатикова, обязанного присутствовать при подсчете выручки. Он с любопытством осмотрел монеты, взвесил их на ладони.
— И на сколько рублей нагрел тебя какой-то прохиндей?
— Почему меня? — Фуркова много лет работала кассиром и порядок денежной отчетности и материальной ответственности отлично знала. — Как ты говоришь, «какой-то прохиндей» нагрел прежде всего тебя. Мне же только лишняя морока — писать акт, докладывать начальству. А денежки эти высчитают из твоей зарплаты. Повнимательнее будешь за автоматами следить, а то они у тебя скоро и пуговицы начнут разменивать на пятаки.
У Сатикова вытянулось лицо. Знать-то он знал, что по инструкции за ошибку автомата отвечает электромеханик, но как-то запамятовал. РАМы и АКП работали у него всегда исправно, обмануть их может разве только он, сам Сатиков, а не какой-нибудь посторонний человек.
— Ну ты как? Настроена акт составлять? — с деланным безразличием спросил он.
Фуркова замялась, выжидая, молча развела руками.
— Вот что! — решительно сказал Сатиков, догадавшись о сговорчивости контролера-кассира. — Давай-ка эти фальшивые монеты. Я попробую их снова обменять на пятаки. Без счетчика. Не платить же нам из своего кармана…
— Так у меня все сходится… — начала было объяснять Фуркова и замолчала.
Ни в тот день, ни потом, десять месяцев спустя, когда уже шло следствие, она так и не смогла сама себе ответить, почему у нее тогда словно отнялся язык? Почему она не остановила ни себя, ни этого Сатикова, почему с таким нетерпением и волнением ждала: принесет он деньги или не принесет? А если принесет, то как с ними они поступят?
Сатиков вернулся быстро, порозовевший, немножко больше, чем обычно, суетливый. Достав монеты из карманов, сказал:
— Пополам…
И, уловив в глазах Фурковой полупротест, полусогласие, успокоительно добавил:
— Знаешь, о чем я подумал? Мало ли, будет у нас какая-нибудь копеечная недостача — не из своего же кармана рассчитываться, а?
Контролер-кассир подавленно молчала.
— Вот тогда недостачу этими деньгами и покроем. Правда?
Сколько раз потом, получив очередную повестку-вызов к следователю, она будет прокручивать в памяти эту стыдную, унизительную сцену. Двое взрослых людей, с незапятнанной в коллективе репутацией, оба — семейные, достаточно обеспеченные, стоят у стола над горкой монет общей суммой в несчастных шесть рублей. Стоят и, ловя ускользающие друг от друга взгляды, натужно подыскивают слова, которые убаюкали бы совесть, заменили бы пугающее слово «воровство» каким-нибудь другим, не таким страшным. И сколько раз ни возникала эта сцена перед глазами, Фуркова не могла себе ответить, что же ее побудило согласиться с Сатиковым. Уставшая от тяжких дум память подбрасывала ей разные оправдания. В тот день Фуркова растратила последние домашние деньги на флакончик дорогих духов. А эти духи не понравились ее подруге, женщине со вкусом. И тогда она, Фуркова, отругала себя за никчемную покупку и всю смену не могла успокоиться — жалко было потраченных последних до получки пятнадцати рублей.
Память бросала ей второй спасательный круг. А помнишь застолицу на старый Новый год? Цыганистого вида кассиршу из гастронома, обвешанную украшениями, как новогодняя елка серпантином? Помнишь ее насмешливый взгляд, брошенный на тебя, когда она узнала, что ты тоже работаешь кассиром? Ты же ведь поняла этот взгляд, не случайно сказала ей с вызовом: «Метро — не гастроном. У нас там чисто, к рукам ничего не прилипает». Вся компания хохотала. Нет, не над твоими словами, а над тем, что сказала тебе та кассирша: «А ты попробуй руки не мыть, может, тогда что-нибудь и прилипнет».