Они незаметно дошли до Пале — Рояля и тут убедились, что Париж не спит, что его сердце сильно бьется. И сад, и галереи были переполнены народом. Никогда ничего подобного ни Новиков, ни Левон не видели, и то, что смутно представлялось им, когда они читали о революционных собраниях, показалось им бледной копией действительности. Они были ошеломлены и оглушены этими свободными, страстными речами и переходили от группы к группе. Но они не могли не заметить, что, узнавая их мундиры, к ним относились с удивительной вежливостью и предупредительностью. Толпа везде давала им дорогу и пропускала вперед.
Высокий, длинноволосый молодой человек, размахивая круглой шляпой, призывал всех истинных республиканцев стать под знамена свободы и требовать республики! Он призывал кровавые тени Марата и Робеспьера, говорил о равенстве и братстве, В другой группе господин в синем фраке с белой перевязью на левой реке прославлял Бурбонов, почти после каждой фразы крича охрипшим голосом: «Vive les Bourbons! Vive le roi Louis XVIII!» Ему шикали и свистели. Императорский карабинер, с седыми усами, с ленточкой Почетного Легиона, с одной рукой, кричал о победах императора и призывал к верности ему и грозил его врагам! Окружавшая его толпа восторженно аплодировала и ревела: «Vive l'empereur!»
Шум стоял невообразимый.
— О, какое счастье жить в свободной стране! — прошептал Левон, сжимая руку Новикову.
— Подожди, — усмехнулся он, — дай время сесть на трон Людовику.
Пробираясь в толпе, друзья дошли до гостеприимно раскрытых дверей кафе, откуда неслись восторженные звуки «Марсельезы».
— Зайдем, — предложил Левон.
Едва они переступили порог, как их встретили восторженные возгласы: «Vive la Russie! Vive Alexandre!» Друзья сняли кивера и громко крикнули:
— Vive la France!
Десятки рук потянулись к ним с бокалами.
Но вдруг в зале произошло движение, наступила мгновенная, враждебная тишина.
Бахтеев обернулся и сразу понял ее причину. В открытых дверях показались мундиры прусских гусар, и сейчас же раздался дерзкий голос, произнесший с сильным немецким акцентом:
— Найдется ли в этой трущобе хорошее вино?
Вслед за этим возгласом, гремя саблями и бесцеремонно расталкивая толпу, появились два офицера. Бахтеев не мог разглядеть их лиц. Немецкие офицеры подошли к столу, сели, и один из них снова крикнул:
— Мы спрашиваем вина! Скоро ли подадут его?
Оба офицера были заметно пьяны. Никто не ответил им.
— Оглохли здесь, что ли, черт возьми! — крикнул офицер, ударяя кулаком по столу.
— Для убийц и грабителей здесь нет вина! — раздался из толпы чей‑то голос.
Офицер быстро обернулся и вскочил. Бахтеев узнал его. Это был барон фон Герцфельдт. Толпа с угрожающим видом двинулась на него. Тогда Левон сделал шаг вперед.
— Постой, — остановил его за руку Новиков.
— Оставь меня, — резко сказал Левон, — я предпочитаю драться с ним, чем защищать этого негодяя от порядочных людей. А это должно случиться. Ведь, к сожалению, он наш союзник, и я не мог бы его оставить…
Левон быстро подошел и сказал по — немецки:
— Я очень рад встрече с вами, барон. Надеюсь, вы не забыли старого долга?
Герцфельдт взглянул на него и весь вспыхнул.
— Я к вашим услугам, — ответил он.
Посетители с жадным любопытством смотрели на офицеров. Они не понимали слов, но понимали смысл происходящего.
— Сейчас! — произнес Левон.
— Я готов, — ответил Герцфельдт. — Вот мой секундант.
— А вот мой — ротмистр Новиков.
— Ротмистр Вегнер.
Офицеры поклонились друг другу. Теперь уже для всех стало ясно, что речь идет о дуэли.
Офицеры вышли среди общего молчания. Французы были слишком рыцари, чтобы перед поединком нарушать душевное равновесие одного из бойцов.
— Куда же мы пойдем? — выйдя из кафе, спросил Левон.
Выбежавший из кафе вслед за ними подросток, истинное дитя Парижа, желавший посмотреть, как русский боярин проучит пруссака, вывел их из затруднения.
— Здесь, милостивый государь, здесь, — подбежал он к Новикову, указывая на узкий переулок.
Он привел их к калитке, и, переступив ее порог, они очутились на небольшом заднем дворике того же кафе.
— Здесь будет отлично, — проговорил Левон.
Луна ярко светила. При лунном свете лицо Левона было еще бледнее обыкновенного, брови были нахмурены, и лицо имело угрожающее выражение. Нельзя было и думать о примирении. Взволнованный Новиков понял это. Высокий, массивный. Герцфельдт спокойно стоял в сознании своего превосходства, с пренебрежением глядя на тонкую, хрупкую фигуру противника.