Секунданты поставили противников. Мальчишка прижался к забору.
— Начинайте, — по — французски скомандовал Новиков.
Противники одновременно обнажили сабли. Массивный Герцфельдт всей тяжестью обрушился на Левона, но, к его удивлению, страшный удар тяжелой сабли был отклонен едва заметным движением руки противника, и барон чуть не упал. Он сразу потерял хладнокровие. Клинки сверкали в лунном свете, со звоном, ударяясь друг о друга. Герцфельдтом овладело бешенство. Это был не простой поединок, а бой не на жизнь, а на смерть, исполненный непонятной ненависти. Новиков и Вегнер понимали это. Холодная тоска сжимала сердце Данилы Ивановича….
— Теперь кончим, — со сдержанной угрозой вдруг произнес по — французски Левон.
Его сабля, как луч, блеснула в воздухе и тяжело упала на плечо фон Герцфельдта. Пруссак протянул руки, выронил саблю и упал лицом вниз. Тяжело дыша, Левон опустил саблю. Секунданты бросились к Герцфельдту.
— Позовите хозяина, только без шуму, — обратился Новиков к мальчишке.
Подросток кивнул головой и скрылся в заднюю дверь. Почти тотчас он вернулся, ведя перепутанного хозяина.
— О Боже! О Боже! — вздыхал он, — какое несчастье в моем доме!
— Есть укромная комната? — быстро спросил Новиков.
— Для раненого пруссака? — воскликнул хозяин. — Ни за что на свете!
Фон Герцфельдт лежал, хрипло дыша. Левон подошел к хозяину.
— Я офицер русской гвардии, — сказал он, — моя фамилия Бахтеев. Я прошу вас оказать гостеприимство раненому офицеру. Эта история должна держаться в тайне. Вот вам на расходы. Позаботьтесь о докторе.
Решительный тон, княжеский титул и несколько наполеондоров поколебали хозяина.
— Но если он умрет? — спросил он.
— Я беру все на себя, завтра утром я буду здесь, — ответил Левон.
— Только для вас, монсеньор, — поклонился хозяин. — В моей скромности будьте уверены. Огюст, — обратился он к мальчишке, — сбегай наверх, господин Шарль, наверное, дома. Это военный хирург, — пояснил он. — Он третий день живет у меня наверху.
Через несколько минут фон Герцфельдт был осторожно перенесен в чистую комнату за кухней кафе, и около него суетился молодой доктор.
— Он будет жив? — тихо спросил Новиков.
Доктор пожал плечами и словно с удовольствием добавил:
— Но какой мастерский удар!
Молча по пустынным улицам возвращались друзья домой. Глубокое безмолвие изредка нарушалось только непривычными на улицах Парижа окликами: «Кто идет?» и «Wer da?»
XXIX
Минута торжества прошла, пыл восторга угас, и из‑за ослепительной маски славы выглянуло грозное лицо действительности. Сто сорок тысяч союзников, уже ссорящихся, усталых, плохо обеспеченных провиантом и снарядами. Глухо шумящий Париж, готовый мгновенно вспыхнуть, и грозное безмолвие Наполеона, стягивавшего к Фонтенбло войска. И яснее, чем кто‑либо, понял положение Александр. Патриотизм Парижа, энергия маршалов и проснувшийся гений Наполеона могли обратить победы в поражения и торжество в позор. И все способы обольщения были пущены в ход. Парижанам льстили и ласкали их. При каждом удобном случае государь говорил о величии Франции и любви к французам. Тайные агенты с самыми заманчивыми предложениями наполняли квартиры маршалов; Мармона, занявшего грозную позицию при Эссоне, засыпали лестью и обещаниями вплоть до польской короны. Наскоро созванный Талейраном сенат и семьдесят девять депутатов объявили Наполеона лишенным престола «за нарушение конституции». Образовали временное правительство. В его состав вошли Талейран со своими приспешниками Дальбергом и Жокуром, роялист Монтескью и Бернонвиль. Временное правительство тотчас выпустило манифесты и разослало их в армию. Войска были освобождены от присяги на верность, принесенной Наполеону. В довершение всего временное правительство поручило шевалье Мобрейлю за крупную плату убить Наполеона.
Русские войска перешли на левый берег Сены и в густых колоннах расположились при Лонжюмо и Жювизи. Черная туча повисла над главной квартирой. У Наполеона под рукой имелись армии Мармона, Мортье, Макдональда, Удино, Нея, Жерара, Друо, кавалерия, поляки, гвардейцы и новобранцы, всего шестьдесят тысяч преданных солдат. Войска, занимавшие Тур, Блуа, Орлеан, южные армии Сульта, Ожеро, Сюше и Мезона, давали то же количество. Александр ожидал нового боя, «отчаяннейшего, чем все прежние», и опасался восстания в тылу, в Париже. Минутный покой исчез. Приближалась страстная неделя, и снова, как отбитый от берега пловец, чувствуя себя погибающим, Александр устремил взоры на небо…