Новиков часто говорил о Монтрозе и с нетерпением ожидал от него известий. Наконец он получил от него записку, в которой шевалье приглашал его и князя на собрание и прибавлял, что, если они найдут нужным, могут привести с собой и своих друзей. Данила Иванович показал это письмо Левону, и они оба решили, что Зарницын будет рад побывать среди новых людей, а Грише прямо необходимо познакомиться с еще чуждыми ему идеями. Семен Гаврилович очень охотно согласился пойти, хотя был очень удивлен, узнав, что его друзья принадлежат к обществу масонов, а Гриша прямо пришел в восторг при одном слове «тайное общество».
В назначенный день и час друзья отправились по указанному адресу. Это было довольно далеко, на одной из улиц старого Парижа. Небольшой дом старинной архитектуры ютился среди просторного сада.
Был уже поздний вечер, и на улицах царила тишина. Они вошли в калитку, прошли по широкой аллее и вошли в слабо освещенный вестибюль. Молчаливые лакеи помогли им раздеться и указали дорогу.
В большой зале, убранной со старой роскошью, было уже многолюдно. Тяжелые портьеры наглухо закрывали окна, не пропуская света ярко освещенной залы. В конце залы было возвышение, похожее на кафедру. Новиков и Бахтеев, оглядевшись, узнали многих своих знакомых. Тут были и Датель, и Роховский, и Батурин, и, что особенно поразило их, князь Пронский, и много еще знакомых гвардейцев.
Они шли по залу, дружески здороваясь со знакомыми.
Но их удивление достигло предела, когда навстречу им из угла залы поднялся Курт.
— Не ожидали? — с улыбкой спросил он. — Я только вчера прибыл в Париж, с резервом. Какие перемены со времени нашей встречи! Какие сведения имеете вы, Новиков, о моей сестрице Герте? — обратился он к Даниле Ивановичу. — Я знаю, как на вас с ней предательски напали наши теперешние дорогие друзья…
— Откуда вы это знаете? — удивился Новиков.
— Ну, в доме шевалье надо привыкать к чудесам, — засмеялся Курт. — Однако я узнал об этом очень просто, — добавил он, — к нам по дороге пристал длинный Ганс, ухитрившийся бежать из плена. Он был отправлен в Кюстрин на Одере. Оттуда и бежал.
— Как я рад! — воскликнул Новиков. — Пусть непременно придет ко мне. Он скоро увидит фрейлейн Герту.
И Новиков рассказал, как он нашел Герту.
— Меня несколько тревожит, — закончил он, — что я сейчас не имею никаких сведений о них. Но, во всяком случае, они в безопасности и хотели следовать за армией. Значит, должны приехать в Париж.
— Ну, слава Богу, — с облегчением произнес Курт, — я очень люблю маленькую Герту. Увы, это последние женщины Пруссии — их так немного, что они даже не похожи на своих соплеменниц.
Эти слова он произнес с искренним чувством.
Гриша смотрел вокруг себя блестящими глазами.
Большинство офицеров было в штатских фраках ввиду приказания государя, отданного во избежание возможных столкновений между офицерами и населением. Во всех углах велись оживленные разговоры. Он слышал, как блестящий семеновец Роховский взволнованно говорил:
— Нас мало, но к нам придут другие. Пора танцев, балов, острых слов прошла! С цветущих берегов Луары и Гаронны мы принесем на родину новые идеи гражданственности, свободы, прав человека! Разорение, истощение, нищета России, рабство ее народа должны обратить на себя внимание правительства, и мы будем первыми работниками в деле обновления родины…
Переходя от группы к группе, Гриша слышал те же разговоры. Павел Иванович Датель, адъютант Витгенштейна, развивал целую программу деятельности.
— Прежде всего надо учиться, — говорил он. — Не стыдно ли, что многие из нас только впервые услышали здесь слова: конституция, права человека, гласность! Какие чиновники ведают у нас делами внутреннего управления? Безграмотные, невежественные люди! Мы должны идти им на смену, занимать их места, как бы ничтожны они ни были… Это мирный труд, мирная работа. В глуши своих деревень мы можем проводить в жизнь принципы свободы и облегчать рабство, если нам не позволяют уничтожать его у себя. В своих полках мы изгоним шпицрутены! И у кого повернется язык говорить теперь о телесных наказаниях этих героев, на наших глазах совершивших нечеловеческие подвиги…
У Гриши кружилась голова от этих речей, горело сердце и отзывалось на каждое слово, и вместе с тем было мучительно стыдно, что он так мало знает и даже никогда не задумывался над окружающей жизнью.