Он говорил оживленно и весело и казался помолодевшим. Бесчисленные вопросы посыпались на него. Он едва успевал отвечать.
Герта очень сдружилась с Ириной. Никита Арсеньевич с удовольствием беседует со старым Готлибом, а его скрипка для всех источник истинного наслаждения.
Евстафий Павлович пришел в восторг от этого отеля. Но, к великому сожалению друзей, никто из них не имел возможности отправиться навстречу дорогим гостям. Сегодня государь назначил на площади Согласия парад и торжественный молебен, и все офицеры должны были присутствовать, а Левон по своему новому званию флигель — адъютанта должен был ехать сейчас же для сопровождения государя.
— Ну, что ж, — сказал Евстафий Павлович, — я сам их встречу и привезу сюда. Ну, слава Богу! Уж как я рад, что эта проклятая война кончилась!
И от избытка чувств он снова перецеловал друзей.
Приемные дворца Талейрана были с самого раннего утра переполнены высшими военными и гражданскими чинами. Особое внимание привлекали к себе сподвижники Наполеона. Со смешанным чувством стыда и грусти смотрел Левон на этих прославленных героев, прогремевших на весь мир, покинувших в последнюю минуту того, кто дал им славу, богатство, титулы, почти престолы — своего вождя и друга! Гордо возвышалась фигура Нея с львиной головой, маршал Удино, герцог Реджио непринужденно беседовал с принцем Невшательским Бертье и маршалом Лефевром. герцогом Данцигским. Тут стоял в толпе наполеоновских генералов и Макдональд, герцог Тарентский… С гордым видом проталкивались вперед французские аристократы, роялисты из фобурга Сен — Жермен и поспешившие прилететь на добычу авантюристы — эмигранты. Их король находился еще в Гартвелле, откуда собирался проехать сперва в Лондон к принцу — регенту. На днях ожидался приезд в Париж брата короля и его наместника, достаточно известного всей Европе графа д'Артуа. Роялисты чувствовали себя хозяевами положения. Мелькали черные сутаны. Левон заметил Дегранжа. В задней маленькой приемной, почти пустой, так как все теснились поближе к пути шествования государя, Левон вдруг увидел знакомое лицо. Он сразу узнал этого бледного худощавого офицера. Это был виконт Соберсе, похудевший, осунувшийся, бледный, с угрюмым, мрачным взглядом. Рядом с ним стоял другой офицер, постарше, но еще молодой, с тонкими чертами лица и надменным выражением.
— Виконт! — радостно воскликнул Левон, — это вы? Как рад я видеть вас.
Соберсе поднял глаза, несколько мгновений присматривался, и его мрачное лицо просветлело.
— Князь, — протягивая руку, ответил он, — какая встреча!
Молодые люди сердечно пожали друг другу руки.
— Мой друг, граф д'Арвильи, — сказал Соберсе, указывая на своего соседа.
Граф холодно поклонился.
— Я имел честь встречаться в Петербурге с маркизом д'Арвильи, — сказал Левон. — Это ваш родственник?
— Это мой отец, — сухо сказал граф.
Левона поразил оттенок пренебрежения, с каким граф произнес эти слова. Он снова обратился к виконту.
— Я не ожидал вас сегодня встретить, — начал он, — и тем более рад…
Соберсе вспыхнул.
— Я здесь не для выражения преданности. Я не признаю и никогда не признаю своим королем наследника позора и рабства, — дрожащим голосом произнес он. — Я подданный императора острова Эльбы. Ведь вам известно, что бывшему императору Франции отдается остров Эльба?.. Мы его адъютанты, и мы последуем за ним. Мы здесь для того, чтобы иметь возможность ближе увидеть общественное настроение.
Д'Арвильи слушал этот разговор с равнодушным, холодным лицом.
— Я вас понимаю, — просто ответил Левон. Чтобы переменить тему разговора, он сказал: — Здесь дядя, и, наверное, он будет рад повидать вас.
— О, с удовольствием, если будет возможно, — отозвался Соберсе.
Затем Левон рассказал, что был свидетелем геройской смерти Дюмона. Соберсе грустно кивнул головой.
— Я имел печальное утешение отдать ему последний долг, — сказал он, — я похоронил его. Около него все время находился приставленный мною верный человек. Он нашел его тело и известил меня…
В эту минуту, оживленно разговаривая с высоким, изысканно одетым пожилым человеком, в приемной появился маркиз д'Арвильи. И вдруг остановился бледный, словно окаменевший. Он узнал своего сына. Граф тоже узнал отца, но только на миг его гордое лицо дрогнуло, и он продолжал смотреть тем же холодным, равнодушным взором.