— Рауль, мой мальчик! — воскликнул старик, бросаясь к сыну с протянутыми руками. — Сколько лет на мои письма я только изредка получал от тебя одно слово, что ты жив!.. Как я искал тебя!
Граф с поклоном отступил на шаг и потом, выпрямившись, холодно ответил:
— Мой отец, вы искали меня не там, где надо, я все время был там, где была честь и слава Франции.
Руки маркиза опустились. Последняя краска сбежала с его лица. Оно приняло жалкое, страдальческое выражение.
— Но ты теперь здесь! Этим все сказано! Ты заблуждался, мой мальчик, — тихо начал он.
— Да, — ответил граф, — вы правы, отец. Мы, может быть, заблудились, но на полях славы, а не в передних врагов родины! Во всяком случае, я не подданный бывшего графа Прованского и вашими стараниями ныне короля униженной Франции.
Маркиз поднял руки, словно умоляя сына замолчать, и бросил мгновенный, испуганный взгляд на своего собеседника. Сын поймал этот взгляд и с нескрываемым презрением произнес:
— О, барон империи и пламенный приверженец Бурбонов господин Витролль сумеет по достоинству оценить на ши чувства.
Витролль сделал шаг вперед.
— Граф!..
— Если угодно, мы поговорим потом, — прервал его граф, — теперь я разговариваю с моим отцом. Из соседней залы донесся смутный шум.
— Идемте, маркиз, мы опоздали, — нетерпеливо сказал Витролль, беря под руку д'Арвильи.
Старик бросил на сына умоляющий взор.
— Ты придешь ко мне, мой мальчик? — тихо спросил он.
Снова дрогнуло гордое лицо, и голос графа прозвучал почти нежно, когда он ответил:
— Я еще увижу вас, отец.
Эта сцена произошла так быстро, что Левон и Соберсе были ошеломлены…
Внизу загремел барабан, послышались крики «ура». Почетный караул встречал императора. Левон вспомнил о своих обязанностях и, торопливо попрощавшись, сказав на ходу свой адрес, побежал вниз.
Восемьдесят тысяч союзного войска и парижской национальной гвардии блестящими линиями выстроились на площади Согласия и протянулись по соседним бульварам и улицам. Множество народа толпилось на террасах Тюильрийского дворца и на набережной Сены, ожидая проезда государей. В этой жадной до зрелищ толпе немало было таких, которые так же, как и теперь, теснились двадцать один год тому назад, чтобы посмотреть, как на этой площади падет под гильотиной палача венчанная глава Людовика XVI.
Мистической душе Александра сегодняшнее торжественный молебен на месте казни казался очистительной жертвой за преступление народа. Он не только спасал народ от «тирана», но и призывал Божье милосердие на его грешные головы и примирял его с Богом. Ему казалось, что на этом кончается его подвиг, его святая миссия, возложенная на него Богом. Но легкомысленные парижане, очевидно, не понимали его глубоких мистических настроений и больше интересовались самим императором, маршалами империи, сопровождавшими его, блестящей свитой, золотыми ризами русского духовенства.
Восторженно — сосредоточенное выражение было на лице государя, когда он преклонял колена. Стройные звуки русских молитвословий неслись к ясному небу… Даже скептические парижане были взволнованы этими чудными торжественными напевами и глубоким благоговейным чувством, отражавшимся на лицах молящихся русских воинов…
Последние слова молитв замерли в воздухе. Грянул салют из ста орудий.
Сияющий и радостный, Александр в сопровождении прусского короля и многочисленной свиты, при восторженных криках войск и приветствиях народа, уехал с площади. Он казался счастливым, как в день вступления в Париж.
В этот же день государь переехал в Елисейский дворец.
XXXIII
Сомнения, опасности, страдания, величественные впечатления последних дней — все было забыто Левоном, когда, задыхаясь от нетерпения, он взбегал по немногим ступеням мраморной лестницы.
Он всех застал в столовой. Новиков и Гриша с Зарницыным уже вернулись. Появление Левона было встречено громким радостным возгласом князя Никиты:
— Христос воскреси!
И Левон сразу очутился в его могучих объятиях. Как сквозь сон увидел он чистое, радостное лицо Герты, взволнованного Готлиба и бесконечно милое, бледное лицо, с глазами, полными слез, с выражением трогательной нежности.
— Воистину! — ответил Левон, целуясь и с Гертой, и с Готлибом. На мгновение он остановился около княгини словно в нерешительности, но она сама положила ему на плечо руку и радостно сказала: