- Заело,- пробормотал он и с силой трахнул измятым патроном о камни.- Чтоб ты провалился, проклятый!..
Боев подошел, качнул носком сапога косматую тушу убитого медведя и, убедившись, что он не шевелится, присел на камень.
- Уснул… Ну, молодец, хоть ты не оробел, парень, а то бы досталось нам на орехи…- Он хрипло рассмеялся и вытер рукавом вспотевший лоб.
Ноги и руки у меня дрожали, и я опустился рядом с ним. Язык не повиновался, и я только промычал что-то в ответ, чувствуя, как по лицу расплывается довольно глупая улыбка.
Боев шарил по карманам и, еще волнуясь, бросал мне короткие успокоительные фразы:
- Нич-че, паря, бывает хуже… Это тебе урок… В тайгу идешь, не куда-нибудь, пригодится… Там все может случиться, будешь теперь знать, как это бывает!..- Он нащупал, наконец, то, что искал, и подал мне кисет: - Закуривай, брат…
Я протянул было руку и вдруг почувствовал, что все тело мое избито, до отказа наполнено болью. Я застонал и стал стаскивать с себя куртку, чтобы осмотреть ушибы. Ничего серьезного, кроме ссадин, не было.
…Медведь оказался огромным, и мы с полдня провозились над его разделкой. Только к вечеру перевезли мясо и сало к шхуне и подняли его на борт. Шкуру, едва уместившуюся в бочке, крепко засолили: ей предстоит далекий путь - в Москву, в Зоологический музей института.
Подняли якорь, и «Пушник» взял курс на Чумикан. Еле добравшись до постели, я, не раздеваясь, упал на нее и мгновенно уснул.
Слишком велика была усталость, а впечатления этого дня сильны и необычны.
СБОРЫ В ДОРОГУ
Чумикан оказался небольшим рыбацким поселком. Бревенчатые избы рассыпались по взгорку на самом берегу Охотского моря. Утреннее веселое солнце поблескивало в окнах, золотило дымки из труб, свечками тянувшиеся в небо.
Около изб не было ни кустиков, ни деревца. Люди, живущие среди тайги, не испытывали нужды в зеленых насаждениях. Дома - серые, выгоревшие на солнце, выбеленные дождями и ветрами. На них нет ни резьбы, ни красивых фронтонов, ни ставень с узорами, которые так оживляют поселки Поволжья и других среднерусских областей. Надо сказать, что сам строительный материал не располагал к изящным поделкам. Лиственница, из которой строили здесь дома, очень смолиста и хорошо колется вдоль, но почти совершенно не пригодна для выпиливания узоров и для резьбы. Подсохнув, она становится такой жесткой, что не всякий гвоздь удается забить в стену, а уж рубанок порой просто проскальзывает по доске, не задевая древесины. Она очень устойчива против гниения, и дом может простоять полсотни лет, а ударь по углу топором - и он зазвенит, как бубен, будто построен лишь два года назад. Вот за эти-то качества и зовется лиственница северным дубом.
Вполне возможно, что сама природа края с морозными сухими ветрами зимой и коротким летом не располагала людей к украшению своих жилищ. Для этого нужен досуг и теплое время, а здесь лето до отказа забито заботами о хлебе насущном, о копейке, которую нужно заработать на рыбалке.
Рыба не ждет, пока кто-то раскачается; она идет считанные дни, тогда только бери ее, не зевай! Еще льды теснятся у берега, пойдет сельдь - и люди не спят ночами, возятся с сетями, ловушками, неводами. В суровой борьбе со льдами, которые то и дело надвигаются с моря, забивают и рвут сети, в хлопотах рыбаки набивают на руках кровавые мозоли веслами и смоляными веревками неводов. Не успеют они передохнуть, как начинается лов горбуши, потом летней и осенней кеты. Руки рыбаков так грубеют, что ими не только не сделать какую-нибудь безделушку, едва возможно удержать весло, топор. А зимой жители на месяцы покидают дом и уходят в тайгу на охоту…
Дома стоят крытые щепой из той же лиственницы, крыши простые, со скатом на две стороны, фронтоны зачастую ничем не заделаны, н если зайти сбоку, то видно стропило, печную трубу и связки прошлогодней юколы, подвешенные на жердях: дождем не достает и проветривает хорошо. Красные распластанные тушки горбуши вялятся под солнцем на стене каждого дома. Это уже рыба нового улова. Без запаса рыбы здесь не живут. Она занимает в питании столь же значительное место, как в центральных областях России овощи в крестьянских семьях.
Наша шхуна «Пушник» бросила якорь в устье горной реки Уды. С палубы был виден берег с большими рыбными складами и навесами, под которыми ярусами лежали золотистые бочки и готовая клепка. На длинных вешалах сушились веревки и невода. У свайного причала стоял обшарпанный катеришко и несколько кунгасов-неводников. Возле лодок, завидев шхуну, собирался народ; под ногами крутились лохматые, разомлевшие от жары собаки с длинными высунутыми языками.