Черные диковатые вороны опасливо наблюдали за нами издали, с высоких, обособленно стоящих деревьев.
Мы с трудом проталкивали бат против бешеного течения. Иногда, не в силах сдвинуть его с места, стояли на месте, упираясь изо всех сил шестами, потом перегоняли бат к другому берегу, где течение было спокойнее. Время от времени я улавливал какой-то глухой гул, похожий на отдаленные раскаты грома. Я думал, что где-то далеко начинается гроза, и посматривал на небо, но оно было чисто, прозрачно, и даже на горизонте сквозь ветви деревьев просвечивала все та же небесная голубизна.
- Неужели где-то гроза? - не вытерпел я.- Слышите, гремит?
- Это не гроза,- ответил мне Авдеев.- Тут нерестовые места, кета на дне гнезда делает икру метать. Сильная рыба, хвостом большие камни сдвигает, а вода их дальше катит, вот они и гремят. Выроют углубление, самка икру вымечет, самец молокой ее польет и опять закроют икру камнями. Чистой водой ее промоет, а к весне вылупятся из икринок мальки и начнут спускаться в море. Так и идет…
- А взрослая рыба?
- Взрослая, которая из моря пришла, возле гнезда остается, икру караулит от ленка, хариуса, а к зиме пропадает. Только от нее проку уже мало: тощая становится, бока почернеют, челюсть на челюсть загнется, зубы, как у собаки, вырастут. На корм для собак можно собирать, да зверь ею отъедается. Зубатка, одним словом… «Какое же количество рыбы здесь должно было быть, чтобы производить подобный шум,- подумал я.- Какая сильная рыба!»
Рыба выбирала места пониже перекатов, где между галькой, видимо, пробивалась в виде ключей вода. На мелких местах показывались рыбьи хвосты и головы. Присмотревшись, я заметил, как под лодкой мелькали тени рыбы.
Мы шли до позднего вечера, все были очень утомлены, хотя Авдеев и считал, что за день одолели не больше двадцати километров пути. Разгрузив бат и оставив собак стеречь имущество, мы порожняком прошли еще около километра.
В лодке у нас лежала острога - железный трезубец с плоскими тупыми концами, насаженный на тонкий шест. Делать концы остроги острыми нельзя - затупятся или поломаются при ударе о камень.
Софронов поменялся местом с Авдеевым, стал на нос бата, взял в руки острогу. Мы пустили лодку по течению. Мне интересно было увидеть, как он станет колоть рыбу. Под лодкой, как под колесами быстро идущего поезда, серо-зеленоватой лентой заструилось галечное дно. На такой скорости невозможно увидеть рыбу, которая тоже не стоит на месте. Тем более, попасть в нее острогой! Софронов ткнул острогой вправо от лодки и выбросил трепыхавшуюся кетину. Рывком выдернул из нее острогу и снова нацелился. Крупный серебристый самец разевал зубастую розовую пасть. Снова удар. Теперь у моих ног билась пятнистая, как щука, но незнакомая мне рыба.
- Ленок! - сказал Авдеев.- Ишь как объелся, раздулся прямо…
Снимая его с остроги, я надавил на живот, и из пасти у него показалась красная, как мелкая смородина, кетовая икра. Софронов заколол пять кетин. Две оказались икрянками.
- Однако хватит,- сказал он.- Хочешь, попробуй ты!
Я с удовольствием и некоторым волнением взялся за острогу. В первую мелькнувшую рыбину не успел даже прицелиться, по второй промазал, и острога заскрежетала при ударе о камни.
- Бери пониже,- сказал Авдеев.- Вода обманывает, целишь вроде в рыбу, а острога идет выше ее. Ты опусти конец остроги в воду, сразу увидишь в чем дело.
В самом деле, я не учитывал преломления света в воде. После нескольких попыток мне удалось заколоть одну кетину. Я был рад, а Софронов скептически кривил губы и, поблескивая глазом, ворчал:
- Как в тайгу идешь, ничего не умеешь? Пропадешь от голода. Чему учился в городе, если ничего не умеешь? Большой уже, а рыбу поймать не можешь, на лодке ходить не умеешь, лепешку себе не испечешь, в тайге не понимаешь.
Я молчал: старик был прав.
На привале я взялся разводить костер. Софронов иронически посматривал на мое старание, Авдеев занялся палаткой. Когда костер запылал, Софронов упрекнул:
- Однако замерзнешь в тайге зимой. Долго работаешь. Почему сам молодой, а руки ленивые? Так надо!..
Ему можно было только позавидовать, все горело у него в руках. Видно прошел суровую школу. Повесив над огнем ведра с водой, он принялся свежевать рыбу. Одним точным движением узкого охотничьего ножа он вскрыл рыбу от хвоста до головы. Одну кетину порезал на куски и опустил в ведро, остальные развесил подвялить. Бруски кетовой икры освободил от пленки и опустил в тузлук - крепкий соленый раствор. Помешивая икру лопаточкой, держал ее в тузлуке минут пять.