И, еще не сказав своего слова, Константин Вантуляку знал, что отпустит внука… То, о чем он собирался говорить теперь, казалось Вантуляку самым трудным и важным, поэтому он отыскивал в памяти короткие и простые слова, чтобы легко и просто было им в сердце внука.
— Даю тебе мою тамгу, — сказал Вантуляку и протянул Токко свою трубку, на чубуке которой кривым ножом вырезан им когда-то тугой лук с натянутой тетивой. — Теперь тамга твоя и твоих сынов. Помни, однако, стрела приносит удачу… Но помни, однако, и то: щадит она правого и беззащитного. Не нарушай!..
Подумал немного и добавил:
— Народ нганасан не знал позора от этой стрелы.
— Клянусь тебе, деда, я буду делать только добрые и честные дела!.. А ты — на, возьми мою трубку!..
— Давай, однако, — согласился Вантуляку, довольный. — И пора, светает. Уже и ветки затосковали без нас.
Они затушили костер, и пока шли к реке, Константин Вантуляку решил, однако, что на первом привале, когда внук будет кипятить чай, он и на его трубке вырежет знак удачи. Ведь впереди у Вантуляку была если уж и не столь длинная жизнь, то долгая и трудная охота и дорога с возвращением к правнучке Начюпте.
II
Звездное тихое утро заиндевело над Барахсаном. На Севере, или в крае полуночи, осенние утра кажутся непривычно долгими. Время будто приостанавливает свой бег на границе дня и ночи, темень и свет сходятся при сиянии звезд, и часто именно в эту пору озаряют небосвод мягкие короткие сполохи, похожие на перекошенное в большой воде отражение далеких, может быть, не земных лучей. Когда сполохи отыграют, звезды уже поблекнут и просветлеют сумерки — зримыми станут очертания сизых сопок по горизонту, заблестит черная гладь озер, разбросанных черепками по тундре, откуда-то сверху ударит и заполощет над стылым простором ветер. Всколыхнутся тяжелые гривы трав, побитых в одну ночь сильным заморозком, и ветер спутает бурые космы. С печальным вскриком упадет с высоты на крыло чайка, и будет далеко видно, как мелькает между колками олень — словно последняя тень уходящей ночи…
Никита Леонтьевич Басов, главный инженер управления строительства Анивской гидростанции, не спал в эту ночь. На завтра, двадцать третье сентября, намечалось перекрытие, и он, поздно вечером вернувшись домой с объектов, снова поднял расчеты.
Для начала перекрытия был выбран уровень наименьшего расхода воды в Аниве. Пик спада приходился на осеннюю межень, но заполярные реки капризны, как северная погода, и Басов, завышая расход воды на сто, двести, наконец, на триста кубометров в секунду, старался нащупать тот предел, при котором риск завтрашнего перекрытия Анивы мог оправдаться.
Если напор будет слишком велик, придется отложить перекрытие на год, за это время пробить в скалах большой отводной туннель, сбросить в него излишек воды и работать по стандартной, общепринятой схеме перекрытия…
Но это через год. И если это случится, тогда трудно сказать, на сколько лет отодвинется, если вообще не пропадет, интерес строителей к той принципиально новой идее сооружения плотин, которую предложил и отстаивал на Аниве Басов.
Перед возвращением домой Никита Леонтьевич еще раз завернул к Порогу.
Узкий луч автомобильной фары, прикрепленной к фермам моста и направленной на реку, освещал недалеко от берега желтую с синими делениями водомерную рейку. За несколько часов рейка заметно поднялась, и Басов, глядя на показавшиеся из воды деления, прикинул, что через полсуток сброс должен дойти до расчетного уровня. Как раз к намеченному на утро сроку.
«И все-таки, — думал Никита, тревожно потирая переносицу, — что же делать, что предпринять, если уровень окажется выше нормы?!»
Как зацепиться, хотя бы одним только камнем, в неровности дна, чтобы потом наваливать на него бетонные плиты и глыбы гранита, чтобы поднять перемычку над Анивой и сомкнуть берега?!
Он искал. Снова и снова пересчитывал сопротивление воды и не хотел, не желал сдаваться.
Всего на считанные сантиметры он поднимал горизонт, а сдержать напор было нечем. Максимум, что он мог сбросить в реку, — двадцатипятитонные глыбы гранита, бетона, но этого мало, если поток окажется вдруг сильнее. А на более тяжелые негабариты не было сейчас на стройке необходимой техники. Никита чувствовал, как неприятно лихорадит от мысли, что не он Аниву, а Анива сдерживает его. Они уперлись лоб в лоб, и если не силой, то хитростью следовало побороть ее, победить, но мозг, словно заарканенный одной идеей, не находил выхода. За работой позабылся сон, и, может быть, отвлекшись на минуту, Никита, как это часто бывает при боковом зрении, когда вскользь замечаешь даже тусклую звездочку, увидал бы и свою, да нет, — вот и уверенность его в том, что задурившую Аниву можно обуздать, переросла в самоуверенность, а к концу ночи обратилась в упрямство, и, как говорится, сто раз в руках подержал, что искал, а — не нашел.