А у матери по лицу красные полосы.
Эх, Ицка, Ицка-река, далека ты сейчас от Анивы…
Никита стоял задумчивый, немного грустный.
Малое, однако, время потребовалось ему, чтобы отрешиться от ночных забот и услышать в тишине заполярного утра шум Большого Порога. Вспомнил бесхитростное, хранящее от напастей и бед материнское благословение, с каким отпустила она его тогда в путь, и, исполнившись благодарности к матери, укрепил мысль и сердце — и так поверил в себя и в успех грядущего в наступающем дне дела.
Сам того не замечая, Никита прислушивался к девичьим голосам, доносившимся сейчас из поселкового клуба, и печальный мотив неясно его тревожил. Почему-то не слышно среди поющих голоса Ани, Анки Одарченко, а ведь это ее песня…
Признаться, на стройке было ему не до песен, хотя он и любил их, и дома, под настроение, иногда говорил Елене, жене: «А не спеть ли нам что-нибудь веселенькое или громкое, чтобы мороз по коже пробрал?!» Елена делала вид, что не понимает иронии, и, зная, что голосом не сравнится с Анкой, отвечала вроде бы с безразличием: «Поставь пластинку, если тебе так хочется!..» — но губы непроизвольно съеживались, вокруг рта обозначались тонкие складки не то горечи, не то неприязни.
Сначала это забавляло его. «Ничего не поделаешь, — смеялся он, — у Анки действительно голос!.. Недаром нганасаны любят ее, как мы когда-то Шульженко…» И так, пока Елена однажды не отрезала: «Оставь! Мне надоело слышать о ней! И вообще все надоело… К черту!.. Хочу в Москву. Я… — она справилась с внезапной вспышкой, тихо уже закончила: — Я, наверно, одна уеду…»
«Никуда ты не уедешь, — сказал он, улыбаясь, хотя и понимал, что Елена говорит серьезно. — Я без тебя на Кольском помучился, хватит! Нам бы с тобой на юг, подлечить нервы, чтоб не пошаливали…»
«Перестань!» — Елена оборвала его. Она понимала, что ни на какой юг он не поедет. Зачем обманывать?
Никита задумчиво прошел раза два из угла в угол комнаты и, что-то преодолев в себе, смяв, может быть досадуя, что она так болезненно принимает его безобидные в общем-то шутки, пообещал:
«Больше мы эту музыку не заводим… Ладок?!»
Может, и ладок, а может, и холодок. Она не ответила, не сказала ему: «Лады!» — промолчала, и он принял это как должное.
Она твердила о Москве едва ли не с первого дня, как приехала сюда, в Барахсан, и если вначале это еще могло казаться капризом, то недолго. Упрямство Елены временами коробило, особенно когда она со снисходительным высокомерием убеждала его, что в Москве он со своими, да и с ее связями добьется большего, чем на Аниве. Зная, как щепетилен Никита в делах, она спешила предупредить его возражения. «А что тут такого?! Чем ты хуже других?..» — но как ни упрощала, не удержалась-таки и от упрека, пока, правда, похожего больше на предупреждение:
«Неужели ты думаешь, что я должна бегать за тобой со стройки на стройку, как собачка на привязи?!»
Никита с удивлением посмотрел на нее, понял, что она ждет, во всяком случае, готова ответить на его возмущение своим, и сдержанно усмехнулся.
«Я как-то говорил тебе, что шутить надо тоньше, дипломатичнее. Пожалуйста, будь осторожнее в выражениях…»
«А я не шучу. Да и не умею…»
Тогда и он вспылил. Ответил не то что дерзко, но достаточно ясно, чтобы не оставалось на этот счет сомнений:
«Я не требовал от тебя никаких жертв и не требую…»
От этих разговоров появлялся неприятный холодок в душе, дававший о себе знать всякий раз, как только вспыхивало между ними несогласие, даже когда речь шла о чем-нибудь второстепенном, как вот о песне… Он начал подумывать, что Елена тяготится Севером, может быть, психика ее не выдерживает утомительного однообразия полярной ночи, а может, пришло как-то на ум, она тяготится им, их жизнью?! Такое предположение ему самому казалось страшно нелепым, диким, а Елена к тому же умела увиливать от прямых вопросов, и отношения их постепенно до того запутались, что он и сам не знал: чего же, наконец, хочет от нее? Или она от него?!
Абсурдные бесконечные споры на повышенных тонах, более всего раздражавшие тем, что возникали подчас почти беспричинно, надоели Никите. Чтобы прекратить их, он сорвался на крик. «Раз и навсегда, — кричал, — запомни это!..» — что с Анивы он никуда не уедет, пока не кончит стройку, а она то смеялась над ним, то вдруг стала трясти чемоданами, демонстративно перекладывая его сорочки, галстуки, разную дребедень в одну сторону, свои вещи — в другую…