— На сегодня авантюр хватит!
Не собираясь уступать, Гатилин рубанул рукой воздух.
— Довольно! Наигрались уже… Можно спорить со мной, но не с Анивой… — И чертыхнулся. Басову хоть кол на голове теши, а он все равно прет на стенку. — Не позволю!.. И, кстати, Никита Леонтьевич, я исхожу из твоих расчетов, не забывай… Не теряй голову, скажу я тебе, вот что! Она тебе еще пригодится…
— Успокойся, Никита, успокойся… — Петр положил руку на плечо. — Посуди трезво. Гатилин прав…
И Басов, как-то поникнув и спокойный внешне, только с горькой улыбкой, скорее даже с гримасой страдания на лице, сказал:
— Во-от как?! А рано вы умываете руки!.. Ну ладно. — Он стряхнул с себя руку Алимушкина. — В таком случае я еще начальник штаба! Со всеми последствиями…
Легонько оттерев Гатилина от пульта, Никита выдернул из гнезда микрофонную штангу и, сматывая с катушки запас провода, чтобы не стоять с микрофоном, привязанным к одному месту, сказал, вполоборота повернувшись к Алимушкину:
— Вы можете созывать партком, администрацию, выносить решение, освобождать, отменять, и… что там у вас еще?! Но пока на перекрытие есть хоть один шанс, я не уступлю…
И некогда было уже смотреть, какое впечатление произвел он на них своими словами, — он вышел на крыльцо вагончика, поднес микрофон к губам, сказал громко:
— Внимание! Первая колонна — на правый банкет, вторая — на левый…
Вздохнул, прислушиваясь, как неровный, многоголосый шум прокатился над берегом. В эту минуту на базе силинской автоколонны взревели «КрАЗы» и машины цепочкой пошли к прорану, — он знал это, знал, что перекрытие уже началось, и как бы в подтверждение этого тишину над Анивой распорол треск выхлопных газов заработавших бульдозеров.
Никита скомандовал:
— Посторонним покинуть банкеты! Левый банкет… внимание, Гиттаулин! В память о Викторе Снегиреве, — голос Никиты напрягся, — сбросить первый камень!..
— Па-ше-ел!.. — разом подхватила толпа, и крик ее поглотил скрежет железа.
Никита видел, как медленно задирался вверх кузов гиттаулинского самосвала. Вот он достиг зенита, и козырек кузова замер. На крапчатом сколе гранитного обломка, еще державшемся чудом в кузове, стала отчетливо видна аршинная надпись: «Покорись, Анива!», но водитель уже плавно качнул машину на тормозах, как люльку, и глыба в двадцать пять тонн весом шерохнула по железной обшивке и, скрежеща, высекая искры, пошла вниз. Она задела обрыв, осыпая со скалы каменную труху, перевернулась в воздухе и плашмя погрузилась в воду. Вспучился над ней сизый высокий гребень, шлепнул разбитой волной под колеса. Камень, наверное, еще падал, еще не достиг дна, а Гиттаулин уже выводил машину наверх через узкую горловину, прорубленную в скалах к банкету, и, сигналя ему, гудели встречные самосвалы, выстроившиеся кильватерным строем. И на правом банкете же разворачивались порядно три самосвала. Вместе, колесо в колесо, подходили они к срезу площадки, покачивая горбатыми хребтинами скал, чтобы сбросить их в Аниву одновременно. И когда глыбы эти бухнули в воду и водители, выполняя команду флажковых, убавили газ, все, кто находился на мосту, кто забрался на скалы, кто стоял возле вагончика, — все услышали, как течение поволокло их по каменистому ложу. Словно в насмешку над человеческой дерзостью, Анива легко перекатывала по дну обломки скал, и гул, доносившийся сквозь толщу воды, был подобен глухому грому, отдаленно накатывающемуся из поднебесья. Тревожный ропот пробежал по толпе, на лицах было сомнение. «Не удержать…» — сказал кто-то рядом с Никитой, но тот даже не оглянулся. Он смотрел, как сначала одна, потом другая и третья глыбы, всклочив гигантские гривы, вздыбились над Порогом, переворачиваясь лоснящимися боками, и вместе с пеной упали вниз. Там закрутило их снова, пока не легли они где-то в глубокой, омутами кипящей пучине плеса.
Странно, но это закономерное, обескураживающее начало не смутило Никиту. Он видел растерянность на лицах своих товарищей, а может, и осуждение, видел, как они избегали встречаться с ним взглядом, и краем сознания он как бы и признавал их правоту, но в то же время он жил уже другим ощущением — то было, пожалуй, робкое еще осознание упущенной возможности, той, которую он так и не нашел прошлой ночью. Да, он рассчитал, как должны сталкиваться, лоб в лоб, сила тяжести и сила течения Анивы, но формулы, сколько бы он ни вертел ими, не убавляли в критический момент превосходства Анивы. Гатилин понял это абсолютно верно. И, поискав его глазами среди окружавших, Никита подумал, не без иронии о себе, что он своими расчетами вымостил путь к отступлению. Ну, а всерьез — разве он, который, кажется, каждой клеткой своего тела знал, чувствовал, где какой ляжет камень будущей перемычки, разве мог он согласиться на поражение, особенно теперь, когда вольно или невольно принял вызов, или сам бросил его?! Решение было, оно пришло под гул уносимых камней, — и только то теперь казалось непонятным, почему он не додумался до него раньше, как сказал бы Малышев, «в тиши кабинета»… Вот именно, не все нам дается в тиши…