— Я буду хозяин железной тундры…
— Какой?!
— Той, какую ты назвал Барахсаном. Лёса Басов говорит, что ты крестный всему городу, — стараясь предупредить возражения старика, убеждал непоседливый Токко. — И я могу жить там!..
— Однако, так, да не так маленько, — жестко перебил старик. — Русские дали мне подарок. Я сказал: хорошо, барахсан. Я дал им соболя и опять сказал: хорошо, барахсан. Откуда я знал, что наш Барахсан — это их Барахсан?! — уже как бы и удивился он.
— Все равно, — упрямо повторил Вова, — это моя моу — моя земля. Я буду строить ГЭС. Лёса Басов даст мне в руки огонь. И я сделаю так, что в тундре зимой будет солнце и будет тепло, как днем.
Э-э, да все это знакомые речи, слышанные гово́рки… Лёса Басов, лёса Басов, лёса красивая девка Анка — вот кто сейчас говорит, а не Вова Токко. И как это можно: свой язык отдавать чужой голове?.. Нет, никогда не поймет этого Вантуляку!
И Вантуляку возразил внуку:
— Нганасан знает тундру, лёса не знает тундру. Нганасан берет всякого зверя, а лёса Басов жалеет его. Другой лёса, Гатилин, стреляет оленя, когда маут[6] держит его рога. Чему они научат тебя?! Зачем нганасану зимой солнце? Ему, однако, нужен снег, ветер, олень, однако, нужен, а не железо…
— Нет, — хмуро ответил Вова.
— Знаю еще, лёса Анка оставила уголь в твоем сердце, но ты тугут для нее, однако. Молод еще. Не жена тебе и не мать — только сестра. Однако, — старик помедлил, — скажи, Вова, кто будет пасти оленя? Кто принесет белую лисицу?.. Вот сам Вантуляку, кому отдаст он лук и стрелы отца своего деда?!
Потупившись, долго молчал Токко.
Отважный сердцем, он, подобно степному орлу, бесстрашно и высоко парил на крыльях мечты. Кто сравнится с ним в желании стать покорителем небесных и земных тайн, тайн тундры?! Он, Токко, проведет электрические провода в родные стойбища и чумы, он растопит лед, добудет из недр золото и алмазы, и оленьи стада, еще не тронутые человеком, станут бродить среди вечно зеленых пастбищ. Только угрюмый Комогу-моу один будет помнить о тропе смерти… Так будет, так говорил учитель географии в школе, надо только, чтобы нганасан хорошо учился и делал такую жизнь своими руками. У Вова Токко сильные руки. Его маут, как пуля, не знает промаха, и Токко не сходя с места ставит на колено гордого вожака. Только пуля одного Токко находит беличье ухо! А кто на быстрых камусах догоняет лисицу?! Кто не боится холода Вачуг-озера и ходит по дну, как по земле?! Другого такого нганасана нет в тундре. Учитель говорил отцу: надо посылать Токко в Ленинград или в Москву, он станет ветеринар или председатель колхоза. Но отец не хочет обижать председателя — брата своей жены, матери Токко. Он говорит: пусть Вова пасет оленей. Пусть оленей пасет слабый умом — так решил Вова Токко. (И эта непростительная горячность была прощена ему лишь по молодости!) А Вова Токко будет работать и будет учиться. Отец спорил. Инженер, говорил он, живет город, ветеринар, говорил он, живет тундра. Нганасан не может без тундры. Однако, Вова Токко докажет свое. Токко не бросил тундру… Но если не понял отец, поймет ли его Вантуляку, древний, как старые и смешные койка!..
Не слыша ответа внука и не мешая раздумьям его, Константин Вантуляку с высоты взлетевшей в поднебесье стрелы оглядывал свою жизнь.
Был ли среди нганасан человек отважнее и храбрее его?
Нет, такой человек не родился.
Был ли среди нганасан человек, столь же послушный законам рода, сколь и верный маленьким черным идолам — всесильным в ярости койка?
Не было.
Но — ямалы, кумансей!
Не было и нет в полуночной тундре человека, презревшего больше обетов, чем он!..
Кто первый посмеялся над койка?
Дурной Касенду Вантуляку!
А кто посадил красночумку в свою ветку и дал ей весло?
Глупый Вантуляку.
И ни у кого в тундре не было страшнее греха, чем грех осквернения памяти деда. Он, Константин Вантуляку, отвернул лицо от завета его, и теперь корень жизни нганасан не уйдет с Вантуляку в могилу.
Так неужто же найдется человек, способный упрекнуть Вантуляку за это и пеплом позора осыпать его голову?.. Такого человека нет, как нет нганасана — врага рода своего!
А если нет, то за грех, достойный великого всепрощения, и да простятся ему остальные грехи — грехи самого Вантуляку и всего рода его!
Ведь долгое лето имеет больше пасмурных дней, чем короткое. Так и долгая жизнь.
Что же сказать тебе, сын Вова Токко?!
Не было ошибки в том, что мысленно старик назвал своего внука сыном. Кем, как не сыном, он и был ему в самом деле?! И не потому, что кровь Вантуляку перешла к нему, как вода от корня через ветку к листу. Тут все было маленько сложнее. Дети самого Константина Вантуляку, как и дети других нганасан, рождались, чтобы испить чашу горечи и мучений, оставить такое же безрадостное потомство и умереть без печали и славы. Так было… Но и теперь в продолжении угасающего рода оставался величайший смысл бытия — старик понимал это. Величайший, но не единственный. Ибо к познанию неведомого уходил Вова Токко и ничто не могло остановить его. А разве не такою тропой шел сам Вантуляку?.. Только его тропа свернула в страну Мрака, где обитали души предков, Вантуляку жил тем, что было, Вова Токко стремится к тому, что будет. Но кто скажет сегодня, что принесет нам завтрашний день?! Небо очень большое, шибко много на нем звезд, и до тех пор, пока не сойдет с него божий олень с семью глазами, нганасан не покинет тундру[7]. Так говорила вечная и неизменная в своем постоянстве история, которую в легендах, как великую священную тайну, передавали потомкам уста предков.
6