Анлодда подбросила нож, поймала на третьем обороте и подбросила снова.
— А я уверен, что хочу провести остаток жизни, et cetera «и так далее (лат.).»…
— Et cetera? Корс Кант, ну почему тебе всегда нужно переиначить самую простую фразу, превратить ее во что-то возвышенное? Ну ладно, как бы то ни было, с картой надо обращаться с умом. Она устарела. — Она, прищурившись, уставилась на мелкие буквы. При свете луны читать было сложно. — Ну вот, например, то, что тут написано про лавку, где продают изысканное платье, просто вранье. Сколько я себя помню, тут всегда стояла мастерская писца.
— Но это один и тот же дом? Ну, то есть названо неверно, но вообще-то карта не врет?
— Это так. Я ее потому и взяла. Не хватало еще, чтобы тут дома были переставлены!
Анлодда улыбнулась, и при виде ее потеплевшего лица юноше сразу стало веселее.
— Можно мне взглянуть? — спросил он.
— Не потеряешь? Ну бери, да не вырони. Она отдала барду свиток, и он быстро пробежал глазами описание города, перечел, словно читал поэму к испытанию в школе друидов. Поблагодарив девушку, Корс Кант вернул ей карту.
И тут его словно озарило.
— Ты сказала про лавку, где продают изысканное платье! — воскликнул он, схватив Анлодду за рукав. — Но как ты могла узнать, что это именно она? Значит, ты умеешь читать по-гречески!
Анлодда глянула на юношу так, словно увидела перед собой сакса.
— А разве я говорила, что не умею?
Она вырвала руку и цепко сжала плечо Корса Канта, но тут же отпустила.
Несколько мгновений они молчали. Наконец Корс Кант решился сделать выдох. Он покраснел, но в темноте этого, на счастье, не было заметно. Он надеялся, что Анлодда не почувствовала и той вины, которая захлестнула его с головой.
Глава 11
Ланселот дал немного времени до выхода, поэтому я прогнала Этого Мальчишку, уселась на землю в темноте и задумалась. С тех пор как Канастир и его дружки-саксы напали на нас на лесной дороге, я не могла избавиться от воспоминаний о страшной смерти брата. Стоило мне закрыть глаза, и я видела его искаженное страхом бледное лицо, руки, поднятые, чтобы защититься, и его взбешенную, обезумевшую лошадь, вставшую на дыбы и втоптавшую его в грязь.
Всякий раз я прогоняла жуткие воспоминания. Но на этот раз я решила обдумать все как следует, вспомнить всю жизнь Канастира-»червяка», как ни содрогалась моя душа при мыслях о нем. «Не в правилах воина, — уговаривала я себя, — отгонять воспоминания только из-за того, что ты боишься их».
Я заставляла себя снова и снова видеть ужасающее зрелище, и чувство вины в происшедшем мало-помалу покидало меня. Я ранила его лошадь — это верно, но разве я могла предугадать, что она сбросит Канастира на землю и затопчет? Но даже если бы я сама прикончила его подвернувшимся под руку булыжником, разве мало у меня для этого было причин, если вспомнить, каким мукам он подвергал меня в детстве?
Этот подонок заслужил смерть, а я заслужила право убить его. Наконец, я поняла, о чем я горевала сильнее всего: о том, что не могла сказать: «Это я убила его!» «Господи, — спрашивала я, — неужели чувство вины было вызвано ненужными угрызениями совести из-за убийства врага?» Увы, я не могла ответить на этот вопрос. Стоило приберечь его до лучшего дня и задать дяде Лири. Этот без конца задает вопросы, вроде: «Если нас создали боги, то кто создал их?» или «Если двое любят друг друга больше жизни, и если один из них должен умереть, что более эгоистично — оставаться в живых или умереть и оставить любящего в тоске?» Хотя бы на время мне все стало ясно. Я пролистала страницы жизни Канастира из конца в начало, и сделала еще одно ужасное открытие: почти наверняка Канастир свел моего отца с Кугой!
Впервые за долгое время разум мой работал четко и ясно: на самом ли деле Канастир был таким уж слабаком?
Действительно ли он не смел задницу подтереть без дозволения отца?
Они оба были актерами в этой пьесе, и страшная мысль пришла мне в голову: вдруг это действительно была лишь пьеса, которую они разыграли для собственного увеселения, чтобы одурачить всех, включая и меня? Они оба меня недолюбливали, и если верить слухам о моем рождении, я понимала, из-за чего. Канастир хотя бы был родным сыном Горманта, хоть и не сыном моей матери.
А если Канастир вертел отцом, как хотел, тогда многое становилось понятным — в том числе и то, почему отец позволял брату столько лет измываться надо мной, а также то, почему Канастир собственной персоной потащился за мной в Камланн, дабы удостовериться, что я выполнила «волю отца». С самого начала все задумал Канастир, а не отец!
Но, быть может, отец не все знал — например, о том, как Канастир приставал ко мне по ночам, а может быть, знал, но был бессилен против «червяка». Может быть, я слишком сурово судила отца?
И тут еще одна жуткая мысль посетила меня. Вправду ли моя мать умерла при родах? Или «червяк» был еще более изощрен и злобен, чем я о нем думала, настолько злобен, чтобы… Я тряхнула головой. Нет, я не могла представить, чтобы Канастир решился убить мать.