— Хотим с вами быть, — ответил Камчатка.
— Ты у нас не впервой, — сказал атаман, — а выкуп за новенького где?
Иван протянул дрожащей рукой заранее приготовленный двугривенный.
— Это дело, — одобрил атаман и, выхватив монету у Ивана, бросил ее одному из лежавших у костра. — Ноздря, дуй за водкой.
Через несколько минут четверть с вином уже заходила по кругу. Последнему дали хлебнуть Ваньке. Тот, чтобы не отстать от других, сделал добрый глоток.
Атаман одобрительно хлопнул его по плечу:
— Вижу, брат, что ты нашего сукна епанча[5]! Что ж, поживи здесь с нами. У нас всего довольно — наготы, босоты навешаны шесты, а голоду и холоду полные анбары стоят! Мы, живучи здесь, покои внаем отдаем, а проходящим по сему мосту ночью тихую милостыню раздаем.
Ватага захохотала, приветствуя остроумие своего атамана. Ванька понял, что, говоря о милостыне, тот намекает на разбой.
Атаман продолжал:
— По правде тебе сказать, так у нас здесь только пыль и копоть, а иногда и нечего лопать!
Разбойники начали собираться на дело, с ними пошел и Камчатка, а Ивану велели отдыхать, указав на сено в углу.
...Он проснулся от первых солнечных лучей. Никого в сарае еще не было: видно, члены шайки задержались в городе. Ванька вскочил, отряхнул сено с господского кафтана, горделиво прошелся, ощупывая в кармане тяжелый кошель. «Эх, пройтись бы в таком виде по Красной площади, показаться бы девчатам, каков он, Ванька, вольный сокол!» И, забыв про запрет атамана, Ванька заспешил в город.
Красная площадь обрушилась на него веселым ярмарочным гомоном, разноцветным морем товаров. Вот идет Ванька вдоль рядов — иконного, седельного, нательного, суконного, лапотного, кружевного, серебряного, скобяного, свечного, замочного, фонарного... Остро пахнет пряностями и гнилью от рядов со съестным — селедного, лукового, чеснокового, семянного, орешного, рыбного, масляного. А меж рядами идет торговля как попало — на ларях, рундуках, в коробах, на скамьях и ящиках. Толкается разный народ вокруг — от почтенных купчих, приценивающихся к жемчугу и золоту, до бродяг в грязном тряпье, среди которых Ванька углядел кое-кого из знакомой ватаги. Толпятся люди и у харчевен да шалашей, где можно вкусно и недорого поесть.
Остановился было Ванька у очага, где жарили рыбу, но, сглотнув слюну, решил потерпеть, сходить для начала в сагайдачный ряд, присмотреть кинжал поострее.
Не хоронился Ванька, а зря: приметил его дворовый человек Филатьева Семен, первый доносчик и палач, который не раз нещадно драл Ваньку. Брать один беглого не решился, шепнул оказавшемуся поблизости полицейскому десятнику.
И охнуть не успел Ванька, как навалились на него сзади караульные, заломили руки, повязали и потащили на суд к хозяину.
Вышел Филатьев на крыльцо, не скрывая радостного глумления, уставился на Ваньку:
— А что, Ваня, кафтан мой тебе не велик?
Иван, потупившись, молчал.
— Снять с него одежу и обыскать! — рявкнул Филатьев.
Караульные прислужливо кинулись исполнять, оставив на Ваньке одни порты. В кармане кафтана нашелся и кошель.
— Не успел, значит, потратить, а, Ваня? — прищурился хозяин. — Значит, «пьешь, как гусь, ешь, как свинья»? Ну что же, теперь попостишься у меня. Посадить его на цепь с медведем вместе и ничего не давать — ни пить, ни есть! А мы пока подумаем, как его получше наказать, чтоб на всю жизнь охоту бегать отбить.
Приковали к Ванькиным ногам цепь, а второй конец — к столбу. Подошел медведь, обнюхал, но не тронул — раньше Ванька часто ему гостинца подкидывал.
— Если кто ему воды или хлеба даст, запорю! — еще раз зычно крикнул Филатьев и, довольно похохатывая, дескать бог шельму метит, ушел в дом. Разошлись и дворовые по своим делам. Лежит Ванька скованный, голову печет, а укрыться негде. От жажды пересохло в горле, помутнело в голове...
...Очнулся он, когда нетерпеливо заурчал, звеня цепью, косолапый. Это дворовая девка, которую Ванька не раз безделушками одаривал, принесла медведю жбан с пойлом. Ванька хотел окликнуть ее, но из горла раздался лишь какой-то сип. Нюрка сама догадалась, вроде ненароком подвинула ему бадейку с водой, а сама начала возню с медведем, загораживая Ваньку от хозяйских окон. Когда он наконец утолил жажду, сунула ему тайком хлеб:
— Сейчас не ешь, потерпи до темна, а то увидит господин ненароком. Правда, ему сейчас не до тебя. Тут давеча, пока ты по кабакам шлялся, зашел к нам во двор ландмилиции солдат и чего-то надерзил хозяину. Тот этого не любит, сам знаешь. Велел поучить солдата маленько. Да переусердствовал Семен, что тебя брал. Ударил солдата палкой по голове — тот и помер. Бросили его в колодец, что на огородах, а теперь не знают, что и делать...