Дав убийцам скрыться за угол, мамка подхватывает тело царевича и бежит, но не к дворцу, а к заднему двору, туда, где ждут его ребята. Окровавленный, он еще бьется в руках мамки. Она издает истошный вопль: „Царевич сам покололся ножичком! Петрушка, бегом, скажи матушке-царице”. Кормилица хлопочет около царевича, но все напрасно. А в это время слышится бешеный голос Нагого: „Открывайте ворота! Хватайте убийц!” На площадь перед дворцом высыпает дворня, в том числе и убийцы — Никита Качалов и Осип Волохов. Хитрый дьяк Битяговский не спешит со своего подворья, делая вид, что не понимает, что произошло. Сначала он заходит в думную избу, а затем с подкреплением идет на дворцовую площадь. Григорий Нагой велит пономарю снова звонить в колокол, чтобы собрать посадских людей, ненавидящих за притеснения Битяговского. Падает полумертвая Василиса Волохова. Толпа принимается за Качалова. Осип Волохов не выдерживает и в страхе скрывается в доме Битяговских. Но скоро настанет и его черед».
Ну а что было дальше, вы знаете из «судного дела», — сказал Андрей и устало опустился рядом с Ларисой, обняв ее за плечи.
Воцарилось молчание. За окном веранды уже густели осенние сумерки.
Максим Иванович негромко спросил:
— Так виновен Борис Годунов?
— Виновен, — твердо сказал Андрей.
— Виновен, — тихо повторила Лариса.
— Думаю, что да, — согласился Борис.
— Наверное, — помолчав, сказал Игорь.
— В поэме Егора Исаева «Суд памяти», — неожиданно произнес Борис, — есть замечательные строки. Вообще-то поэма о войне, но эти строки, по-моему, относятся к любому преступлению, когда бы оно ни было совершено.
И, глядя в окно, он начал размеренно читать:
Вы думаете, павшие молчат!
Конечно, да — вы скажете.
Неверно!
Они кричат.
Пока еще стучат
Сердца живых
И осязают нервы.
Они кричат не где-нибудь,
А в вас.
За нас кричат.
Особенно ночами.
Когда стоит бессонница у глаз
И прошлое толпится за плечами...
— «И прошлое толпится за плечами», — повторил Максим Иванович. — Хорошо сказано. Это очень верно, когда бы, в какие века ни было совершено преступление, суд памяти человеческой не простит никогда.
В полумраке хорошо было сидеть и просто молчать. Неожиданно щелкнул выключатель, и веранду залил яркий свет лампы. В дверях стояла няня Максима Ивановича Казимира Францевна.
— Что вы, ребятки, приуныли? Максим, на тебя это не похоже! Случилось что?
— Случилось, — вздохнул Максим Иванович. — Вот смотрю на своих орлят — разлетятся скоро.
— Куда? — растерянно спросила Казимира Францевна.
— Борис — в армию, Андрей с Ларисой, того и гляди, поженятся, Игорь — в очередную экспедицию... Всем не до меня.
Неправда, — горячо возразила Лариса, — мы все равно приходить будем! Правда, Андрей?
— Ну-ну, — чуть грустно улыбнулся Максим Иванович.
Неожиданно он что-то вспомнил, и глаза его потеплели.
— Между прочим, у меня вчера делегация была...
— Какая делегация? — ревниво спросил Игорь.
— Самая настоящая. Восьмиклассники из нашей школы. Они откуда-то прослышали о наших поисках и тоже хотят в кружке заниматься. Так что выше головы! Жизнь продолжается. А загадок истории на наш век хватит!
ПОХОЖДЕНИЯ РОССИЙСКОГО КАРТУША
Сызмальства отличался Ванька Осипов, подлых[1] людишек сын, остротой ума, смелостью да проворством. Когда исполнилось ему тринадцать, взяли Ваньку из родного села Иванова Ростовского уезда в стольный город Москву, на двор господина его, богатого гостя Петра Дмитриевича Филатьева.
Особого рвения в служении хозяину Иван не проявлял, зато был крепко нечист на руку. Не ленился он вставать рано поутру, гораздо ранее других, чтоб отнести в охотный ряд разную живность — гусей, уток и прочих кур, которых крал иногда у соседей, а если не удавалось, то и у своего господина. Не брезговал он также оловянными плошками и медной посудой.
Полученные деньги тратил на сласти и разные безделушки для завоевания любезности девиц, до которых был крайне охоч, а позже стал сбывать ворованное в кабаках, расположенных в Китайгороде в великом множестве. Напившись, нередко вступал в драки, а то вообще не ночевал дома, за что наутро получал лютую порку по приказу Филатьева. Однако от наказания становился еще более дерзким и неистощимым на разные воровские проделки.