— Ну а вообще какой он? — спросил Борис. — Этот тип, как вы его называете. Производит впечатление закоренелого преступника?
— Ты знаешь, пожалуй, нет! — вместо Андрея ответил Игорь. — Парень как парень. Постарше нас года на два. Подстрижен и одет нормально. Никаких наколочек на руках нет. Такого на улице встретишь и не обернешься...
— Сказал, что рабочим сцены в театре работает. Дескать, пошел не из-за заработка, а потому что искусство любит. Это он, значит, под свою кражу, так сказать, психологическую базу подводит. Но глаза мутные какие-то. Я помню, как он на меня вчера с ножом пошел. Думаю, что не пугал — сумел бы, пырнул, точно! Это ведь чувствуется, когда понарошке, а когда — всерьез!
— Понять бы, как такие фрукты получаются, — сказал Борис.
— Вопрос и в самом деле очень непростой, — раздумчиво заметил Максим Иванович. — Каковы причины, в самом деле? Все живут приблизительно в равном достатке, учатся по одинаковым программам, прочие равные условия, а вот один — нормальный человек, а другой рядом вдруг оказывается преступником.
— Максим Иванович, уж не являетесь ли вы последователем теории Ломброзо о преступной наследственности? — спросил Андрей.
— Наследственность, конечно, есть, — парировал Максим Иванович. — Передаются по наследству физические и умственные качества, но толкает на преступный путь определенная, конкретная обстановка — окружение в семье или на улице, а иногда и на работе. Тебе-то как будущему следователю пора бы это знать!
— Да я пошутил, Максим Иванович, — попробовал оправдаться Андрей.
К счастью для него, асфальт кончился, началась снова шоссейка, вызвавшая у всех единодушное негодование.
— А на атласе никаких пометок нет! — возмущенно прокомментировал Игорь. — Ведь здесь же автобусы ходят.
— Да, в следующий раз в Углич я лично отправлюсь только на теплоходе, — заявила Лариса.
— Может, это небольшой кусочек? — с надеждой спросил Борис.
— Около тридцати километров, — уверенно заявил Андрей.
— Откуда ты знаешь?
— В милиции навел справки. Но эта шоссейка не чета той, что от Калязина. Прорвемся.
На «прорыв» ушло почти полтора часа. Всех слегка укачало, поэтому говорили мало. Но вот наконец выкатились на Ярославское шоссе. Все сразу повеселели.
— Может, споем что-нибудь? — прокашлявшись, сказал Максим Иванович. — А то сидим как сычи.
— «Из-за острова на стрежень»! — заорал Борис что было мочи.
Все рассмеялись. Потом Лариса приятным голоском запела:
— «Все стало вокруг голубым и зеленым...»
Ребята с учителем, как умели, подтягивали. Вдали показались главы соборов Ростова Великого. Андрей, не оборачиваясь назад, спросил:
— Максим Иванович, как?
— Нет, нет, Андрюша. Хорошенького помаленьку. Искусством, как и сладким, можно объесться. На минуточку у Борисоглебского монастыря остановимся и дальше.
«Минуточка» продлилась почти два часа. Максим Иванович без устали рассказывал ребятам о соборе Бориса и Глеба, построенном в 1524 году замечательным русским зодчим Борисовым, им же созданной церковью Благовещения. Ребята обошли могучие крепостные стены с башнями, побывали в кельях, забрались на звонницу, откуда открывался великолепный вид на гору. Потом, передохнув у озера Неро и еще раз полюбовавшись видами, двинули дальше. В Переяславле не выдержали, свернули вправо, к берегу Плещеева озера, чтобы взглянуть на ботик Петра. Еще час езды, и они подъехали к Загорску.
— Ура! Колечко замкнулось! — прокомментировал Игорь.
— И сколько же километров в этом колечке? — спросил Максим Иванович.
Андрей посмотрел на спидометр, что-то прикинул в уме и сказал:
— Пятьсот с гаком.
— Ого! Как до Ленинграда или до Киева! — заметила Лариса.
Был уже вечер, когда основательно запыленная «ласточка» остановилась у подъезда дома на старом Арбате, где жил Максим Иванович. Все высыпали из машины.
— Ну что, будем прощаться? — сказал Андрей полуутвердительно, хотя чувствовал, что расставаться никому не хочется.
— Ни в коем случае! — категорически заявил Максим Иванович и вдруг поднял лицо вверх, смешно повел носом: — Вы чувствуете?
Все тоже начали крутить носами.
— Ну-ну! — нетерпеливо подгонял ребят Максим Иванович. — Где ваше чутье, разведчики прошлого!
— Кажется, пахнет жареным, — сказал Андрей несвойственным ему нерешительным тоном.
— Браво, Мегрэ! — просиял Максим Иванович. — Попал в самую точку — няня жарит мои любимые пирожки — с зеленым луком и яйцами. Вперед, на штурм!
Второй раз повторять было не надо — все дружно бросились к подъезду. Еще бы! Все вдруг почувствовали зверский аппетит.
ЧТО ГОВОРЯТ ИСТОРИКИ
Няня, кажется, превзошла саму себя. Таких пирожков даже Максим Иванович не едал, а уж что говорить о ребятах! Сделав большой глоток сладкого чая, Борис сказал:
— Максим Иванович! А вы ведь обещали рассказать о дискуссии историков по поводу угличского дела.
Учитель был рад, что поездка зацепила ребят за живое, однако ответил:
— Ну, разговор об этой дискуссии долгий, а вы, я думаю, утомились...
Все ребята дружно замотали головами.
— Ну смотрите, тогда держитесь!
Максим Иванович подошел к книжным стеллажам, отбирая нужные книги — Татищев, Карамзин, Соловьев. Покровский...
— Итак, что же говорят историки? — Он сделал многозначительную паузу и обвел глазами своих учеников. — Первое описание гибели Дмитрия мы встречаем, как я уже говорил, в церковных трудах, описывающих житие нового святого. Далее я бы выделил «Сказание Авраамия Палицына». Это одно из наиболее известных и красочных исторических повествований о событиях Смутного времени, охватывающее период от смерти Ивана Грозного до воцарения новой династии Романовых. Автор сказания — келарь Троице-Сергиева монастыря с тысяча шестьсот восьмого по девятнадцатый год Авраамий Палицын. Этот человек знал о многих событиях Смутного времени не понаслышке. В миру его звали Аверкием Ивановичем Палицыным. В тысяча пятьсот восемьдесят восьмом году, еще в царствование Федора Ивановича, он подвергся опале, как приближенный к князьям Шуйским. Имение его было отобрано в казну, сам он сослан и пострижен в монахи. В тысяча шестисотом году Годунов снял опалу с Палицына, как и с многих других, но он по-прежнему оставался в удалении. И только с воцарением Шуйского Авраамий получает важное назначение: он становится келарем Троице-Сергиева монастыря, первого монастыря в государстве. По отзывам современников, Авраамий Палицын был человеком очень ловким, деловым, уклончивым, начитанным, по тогдашним понятиям достаточно красноречивым. Близость его к Шуйскому дает основание думать, что он был хорошо осведомлен об угличском деле. Вот что Палицын написал в своем «Сказании»: «Великого убо царя Федора брата Дмитрия Ивановича, не единаматерьня, отделиша всех началнейших велмож росийских советом на Углечь, да в своем пронстранствии с материю си пребывает. Сему царевичу Димитрею естеством возрастающу, и братке царьство и величество слышащу, и от ближних си смущаему за еже не вкупе пребывания з братом, и часто в детьских глумлениях глаголет и действует нелепо о ближнейших брата си, паче оке о сем Борисе. А врази суше и ласкатели, великим бедам замышленицы, в десятерицу лжи составляюще, с сими подходят велмож, пача же сего Бориса, и от многия смуты ко греху низводят, его оке, краснейшего юношу, отсылают, нехотяща, в вечный покой...»
— Это уже новая трактовка! — воскликнул Борис. — Получается, что Дмитрий пал жертвой клеветы, и мой тезка не хотел, но был вынужден дать команду прирезать царевича.
— Я думаю, такая трактовка объясняется довольно просто. — вступил в разговор Игорь. — Ведь сказание написано уже после воцарения Романовых, а Годунов, хоть и из худородных, все равно помазанник божий. Вот Авраамий его и выгораживает: дескать, обстоятельства заставили.
— Вероятно, так, — согласился Максим Иванович. — Зато выдающийся историк следующего столетия, Василий Никитич Татищев, автор «Истории Российской с древнейших времен», рисует Годунова истинным злодеем. К сожалению, четвертая часть истории, где описывались события царствования Федора Ивановича, не была закончена Татищевым и увидела свет лишь в середине девятнадцатого столетия, позднее «Истории...», написанной Карамзиным. Однако доподлинно известно, что Карамзин знакомился с незаконченной работой Татищева в оригинале и, в общем-то, повторяет его точку зрения на угличские события. Я вам просто зачитаю несколько отрывков из рукописи Татищева. Думаю что это любопытно. Вот как он начинает описания начала царствования Федора: «7092 (1584). Зимою видена была комета. Того же года марта 19 числа преставился царь Иван Васильевич, Пред смертию бо, постригшись в иноческий чин, завеща большему сыну своему Федору быть царем всея Руссии, а меньшему Дмитрию с матерью царицею Мариею Федоровною во владение город Углич и другие городы с принадлежащностьми; и приказал иметь смотрение и правление болярам князю Ивану Петровичу Шуйскому, князю Ивану Федоровичу Мстиславскому и Никите Романовичу Юрьеву, он же Романов. И того ж дня царю Федору Ивановичу целовали крест. Борис же Годунов, видя Нагих, бывших при государе в силе, взвел на них измену с своими советники и той же ночи их и других, кои были в милости царя Ивана Васильевича, переловя, разослал в разные города по тюрьмам, а имения их обрал и роздал в раздачу. Вскоре по преставлении государя отпустили царевича Дмитрия на Углич с матерью его царицею Мариею Федоровною и братьев ея Федора, Михаила и прочих, и мамку его Марью с сыном Данилою Волохову, да Никиту Качалова. Мая 1 короновался царь Федор Иванович, к которому созваны были лучшие люди со всех городов...»