— Логично! — возликовал Борис. — Я же говорил, что царевича подменили.
— Нет, как бы ни хотелось верить в счастливый исход, — покачал Андрей головой, — но царевич был убит. Есть еще одно свидетельство, о котором вы не знаете...
— Какое, интересно? — блеснул очками Максим Иванович.
— Я вас не имел в виду, — смутился Андрей. — Вы, конечно, знаете.
— А может, и не знаю. Излагай! — подбодрил его Максим Иванович.
— Я наткнулся на него случайно. Есть такая книга «Домашний быт русских царей» Ивана Забелина. Она вышла в свет еще до революции. И вот во второй части, на странице семьдесят шестой, я обнаружил следующие строчки. Разрешите, я процитирую: «...О порядке каждодневной жизни царевичей дает краткое свидетельство запись о последнем дне жизни убиенного царевича Дмитрия.
Того дня царевич поутру встал дряхло с постели своей и глава у него, государя царевича, с плеч покатилася. И в четвертом часу дни царевич пошел к обедне и после Моления у старцев Кириллова монастыря образы принял. И после обедни пришел к себе в хоромы и платенцо сменил. А в ту пору с кушаньем взошли и скатерть постлали. И богородичев хлебец священники выняли. А кушал государь царевич одиножды днем, а обычай у него, государя царевича, был таков: по все дни причащался хлебу богородичну. И после того похотел испити, и ему, государю, поднесли испити, и, испив, пошел с кормилицею погуляти, и в седьмой час дни, как будет царевич противу церкви царя Константина, и по повелению изменника злодея Бориса Годунова приспе душегубцы ненавистники царскому корени Микитка Качанов и Сенька Битяговский, кормилицу его палицею ушибли; обмертвев, пала на землю. А ему, государю царевичу, в ту пору, киняся, перерезали горло ножом,...»
— Это, видимо, дворцовая запись, которая велась ежедневно, — задумчиво сказал Максим Иванович. — Но чем объяснить путаность в самом описании убийства?
— Писец, который вел запись, естественно, не был свидетелем убийства, записывал с чужих слов, — ответил Андрей. — В той суматохе разговоры велись самые разноречивые. Вот и перепутал мамку с кормилицей, а Битяговского с Волоховым. Если позволите, я попробую кратко описать, как произошло убийство...
— Неужто по-древнерусски шпрехать будешь? — не удержался от язвительного возгласа Борис.
— Да я без красот, так сказать, конспективно, — засмущался Андрей.
— Ты, главное, почаще употребляй «вельми, батюшка» — и все будет в порядке, — усмехнулся Игорь.
— А что значит «вельми, батюшка»? — заинтересовалась Лариса.
— Это значит, «отец, полный порядок», — невозмутимо ответил Игорь.
Максим Иванович рассмеялся:
— Я бы назвал это авторизованным переводом, «Вельми» переводится как «весьма».
Андрей молчал, уткнувшись в свою тетрадку.
— Ну что же ты? — нетерпеливо спросил Борис.
— Ну вас, издеваться будете!
— Не будем, не будем! — заверили оппоненты.
— Тогда прошу не прерывать, — строго сказал Анд» рей. — «...У самого крыльца дьячей избы осадил Михаил Нагой своего коня, храпнувшего от резкого рывка уздечкой. Помедлил, ожидая, не встретят ли. Но никто не выскочил, не помог грузному боярину сойти с коня. Побагровев от злости, слез сам, одернул желтого атласу терлик со стоячим меховым ожерельем из соболя и, придерживая высокую бобровую шапку, что было силы пнул дверь окованным в серебро загнутым носком чебота.
Дьяк Битяговский привстал с кресла, однако навстречу гостю шага не сделал. Не глядя на него, Нагой прошел в передний угол и плюхнулся на просторную скамью.
„Почто беспокоишь? " — хрипло спросил, сдерживая себя от злобного крика, Нагой.
С этим дьяком надо быть поосторожнее. Еще десять лет назад покойный царь Иван Васильевич, посылая управлять Казанью воеводу Сабурова вместе с князем Булгаковым и этим дьяком Битяговским, строго наказывал, чтоб быть им заодно. Князей и дьяка безродного рядом поставить.
И к новому царю Федору Иоанновичу успел подольститься. Сопровождал его в Ругодивском походе, а теперь вот послан сюда с царской грамотой, повелевающей досматривать за порядком. Пять лет вольготно при царевиче сидели, а теперь, что ни день, рогатки ставит.
„Крымский хан Казы-Гирей в набег на Москву готовится, — ровным голосом, словно не замечая злобных взглядов Нагого, сказал Битяговский. — Велено Угличу дать пятьдесят людей с подводами для посошной службы, хлеб и порох возить". — „Не дадим! — заорал, страшно выкатывая глаза, Михаил Нагой. — Грабеж! Только что ведь дали сорок посошных людишек. От города еще не отошли, подводы ждут. А теперь пятьдесят. Разорить царевича, князя удельного, надумал! И так одежонка вся поистрепалась, кормиться нечем! "
Он вскочил, ухватившись за рукоять сабли, Битяговский невольно отшатнулся. „Не моя то воля", — пробормотал он. „Знаю! — еще больше рассвирепел Нагой. — То Бориска наш род извести хочет, как Шуйских извел. Не дадимся. Пусть помнит — подрастает царевич. Отольются Бориске сиротские слезы!" — „Так и отписать?" — с ядовитой кротостью осведомился Битяговский. „Пиши!” — хрипло вскрикнул Нагой, но поутих: с Годуновым шутки плохи.
Неожиданно раздался малиновый перезвон. Оба перекрестились.
„К обедне пора”, — молвил Битяговский. „И то, — согласился Нагой, — от греха подальше”. — „Так как насчет посошных? " — бросил ему в спину хитроумный дьяк.
Задрав заносчиво бороду и не глядя на него, Нагой ответил: „С царицей и братьями совет будем держать”.
И вышел, оглушительно хлопнув дверью. Тонкие губы Битяговского дрогнули в тихой усмешке. Недолго Нагим гордо ходить по Угличу, ох недолго! Дьявольский его план как никогда близок к осуществлению.
...В соборной церкви Преображения Спасова неторопливо идет обеденная служба. Матушка-царица тревожно поглядывает на бледное личико Дмитрия. Ему еще после приступа неможется, а тут два часа надо выстоять в полном царском облачении, в тяжелой духоте. Наконец священник торжественно провозглашает: „Аминь”, благословляя золотым крестом царственных прихожан.
На свежем воздухе от яркого майского солнышка и голубого неба царевичу становится лучше. Он оживленно крутит головой в поисках своих „жильцов” — товарищей по играм.
„Хочу гулять!” — тянет он капризно. „Нет, нет! — отрицательно качает головой царица и отдает распоряжение мамке Волоховой: — Платьице переоденьте, покормите и пусть полежит в постельке. Слабый еще”.
Царевича отводят в его хоромы, а мать-царица с братом Андреем и священником идут обедать. Расходится и дворня по своим домам. Лишь в поварне да в хлебне жарко горят печи, оттуда несут „сытники" одно блюдо за другим к царицыному столу. Хоть пятница и постный день, но перемен блюд не менее тридцати. На столе и хлебцы всевозможные, и калачи, капуста кислая с сельдями, икра всякая, лососина с чесноком, щуки и лещи паровые, белая рыбица и осетрина сухие, грибы вареные и печеные, караси и раки. Затем несут уху щучью, стерляжью, окуневую, иготичью, к ним подаются пирожки паровые кислые с горошком, оладейки в ореховом масле, пирог большой с маковым соком, пироги с вязигой, с сельдями, с рыжиками, каравай яблочный, каша сладкая арбузы в патоке, кисели красные и белые»
За поставцем с посудой стоит подключник Артем Ларионов. Он наблюдает за столом и руководит действиями „сытников” Моховикова, Меншикова и Буркова. Рядом с ним стоит, переговариваясь шепотом, стряпчий Сергей Юдин. Нет, он вовсе не смотрит, как потом скажет на следствии, от нечего делать в слюдяное окно. Иначе наверняка увидел бы совершаемое убийство, и тогда бы именно он, а не Петрушка Колобов, который прибежал через несколько минут после убийства, первым известил царицу о страшном горе.