Ему так и не удалось поспать. Каждую минуту, каждую секунду, приближающую новый день, в нём боролись два существа — Уильям из Джонсборо, желающий как можно более кровавой расплаты за всю ту боль на пару с напрасно отнятыми жизнями, и Уильям Хантер, понимающий, что если бы Ви был рядом, если бы он хоть как-то мог повлиять на то, что должно было произойти — он бы не дал ему превратиться в чудовище, он возненавидел бы его за это. Справедливость и прощение никогда не идут в вместе, и, как бы ему ни хотелось остаться посередине, приходилось выбирать.
— Утречка, — щека старика вновь завыла от удара. — Продолжим?
— Воды… — едва выговорил тот. — Дай ему воды.
Тот открыл дверь и взглянул на младшего: как и ожидалось, пальцы с гвоздями опухли; отрубленный и прижжённый после неровно покрылся коркой после, судя по полу, небольшого кровотечения; пальцы без ногтей выглядели совершенно нормально — с высохшей кровью по краям, немного набухшие.
— Он в порядке, — ответил Уильям.
— Здесь же невозможно дышать, а у него… — старший тоже покрылся потом из-за духоты. — У него ещё может быть жар из-за воспаления — дай ему воды.
— Подождёт полудня. Да и вообще, если мне не изменяет память, вчера ты отказался от воды.
— Это было вчера!
Он зашёл тому за спину и, взяв инструмент, потащил его к своему столу.
— Хорошо сказано — «вчера»… Перейдём к сегодняшним правилам, — он задрал рукав рубашки, и поправил свои часы. — Сейчас я запущу секундомер. Всякий раз, когда кто-то из нас будет говорить, я буду останавливать его. Как только он достигнет пяти минут, я сломаю твоему брату палец на ноге, — кивнул он в сторону Чарльза, — и счёт пойдёт заново. Никаких исключений, никаких перерывов, а счётчик будет идти даже во время получения нашим Чарли наказания. Хочешь спасти своего брата? Говори, — он снял часы с руки и нажал на копку секундомера. — Отсчёт пошёл.
Но старший, как ни странно, всё равно молчал — он пристально смотрел в глаза Уильяму, на чьем лице сама собою появилась лёгкая полуулыбка, и ждал. «Думаешь, не ложь ли всё это? — тот смотрел на Илая и тоже не издавал ни звука. — Хочешь проверить, зная, что ломать будут не тебя? Вот это забота».
Стрелки медленно подходили к нужному числу. Четыре, четыре тридцать — из-за тишины время тянулось, словно резина, а лёгкий ветерок потоков пыли, курсирующих от стены к стене, казался настоящим грохотом. Это было войной на истощение — заговоривший первым признался бы, что нуждался в беседе больше, чем второй, что был готов стерпеть собственные гордость и предубеждения. Уильям не был готов на такое — он скорее выбил бы Илаю пару зубов или вырвал пару ногтей, чтобы тот тоже почувствовал вкус своего любопытства; скорее бы убил, но не дал даже шанса предполагать, что у того было преимущество.
Пять. Поднимаясь на ноги, он сбросил секундомер и тут же запустил его заново, неспешно и очень демонстративно нажимая на кнопки. «Ты сам виноват в этом», — говорили его движения. Он взял лом одной рукой и неспешно пошёл в соседнюю комнату, волоча его по полу. Шаг, шаг, шаг. «Думаешь, я остановлюсь? — он смотрел на спящего Чарли и старался не оборачиваться. — Очень зря. Очень зря».
Мужчина действительно спал. Обливаясь потом из-за духоты и жара от ран, пытаясь ворочаться в путах, чтобы хоть как-то размять затёкшие конечности, всё равно спал. Боль вызывала стресс, стресс вызывал усталость, а усталость — сонливость. Многие так и умирали — получив сильное ранение, просто засыпали навсегда, но не этот.
Уильям предусмотрительно разул того ещё два дня назад — все всегда начинают с пальцев, всегда начинают с ногтей. Смотря на лицо младшего Брата тот очень жалел, что тот не мог кричать, но более жалел лишь о том, что снимать кляп с его рта было нельзя — столько целых зубов было и было полным-полно времени, чтобы то исправить. Он обхватил инструмент двумя руками и, подобно кувалде, занёс себе за плечо.
— Нет!
Удар. Металлическое эхо от удара по кости безымянного пальца почти мгновенно исчезло в деревянном полу, но осталось звенеть в ушах ещё на целую вечность. Чарльз, выброшенный из сна резкой болью, практически свалился вместе со стулом. С его уст раздавался порывистый и оборванный крик, прерывающийся кашлем и рвотными позывами. Он пытался вырвать свою правую ногу из пут, пытался выломать её, лишь бы хоть как-то освободиться, потому что мозг считал, что освобождение снимет боль — очередной самообман.