— Мы всё равно не уйдём отсюда живыми… Мы всё равно не уйдём отсюда живыми… Мы всё равно не уйдём отсюда живыми…
— Взгляни на него! — старик поднял голову старшего и направил на связанного Чарльза. — Взгляни! Вот оно — всё то, за что ты бьешься. С каждой секундой, с каждым мгновением, что ты так боишься потерять, оно всё сильнее и сильнее теряет свой облик! Это уже не тот братишка, за которого ты был готов отдать жизнь — это искалеченное и больное тело, ждущее собственной смерти! Скажи, как часто ты о нём думал за эти два дня?! — Илай пытался вертеть головой, но хватка охотника была нечеловечески железной. — Отвечай! — тот заплакал ещё сильнее. — Он не видит тебя. Он не слышит тебя. Он никогда не позовёт тебя. Вслушайся… Вслушайся, я сказал!
Чарли кричал, что есть сил. То явно был самый дикий и неразборчивый человеческий крик, но после слов Хантера Илай побледнел — он начал слышать, как через странные и извращённые визги и стоны пробивалось его собственное имя. Дёрганое, равное… звериное.
— Весь день, пока ты лежал в отключке, ушёл на него. Я пробил ему уши, отрезал язык, обработал раны и перевязал глаза так крепко, — Уилл смотрел прямо на Чарльза и тон его становился всё более спокойным, — что даже если снять с него эту хрень, то ещё долго не будет видеть. И сейчас, пока ты ещё не начал упираться, я предлагаю тебе подумать с его стороны: он сидит в абсолютной тьме, полной боли. Настолько беззвучной и безобразной, что ни один из нас не в силах её представить. Всё, что он чувствует — это боль. Всё, что он получает — это боль. Ему больше никогда не услышать тебя. Он даже не знает, жив ли ты. Не знает, сука, за что с ним происходит всё это, и кто именно это творит — просто существует, застыв в вечной и чистой агонии… Он куда мертвей, чем ты себе это представляешь, заботливый братец.
Уильям из Джонсборо находился прямо у уха Брата Илая, но даже оттуда он мог слышать ту бешеную частоту сердцебиения, видеть бледное, словно смерть, лицо.
— Если ты сейчас промолчишь, то всё пойдёт по-новой. Ты выиграешь день или два своей мелкой и жалкой жизни, прикрываясь собственным младшим братом, пока он будет всё так же мёртв. Я не предлагаю тебе смерть в случае сотрудничества — я предлагаю завершение его мучительного существования. А теперь взгляни на него ещё раз и ответь на вопрос: стоит ли твоя жизнь его смерти?
Но тот молчал. Застыв, словно статуя, он всё не отводил взгляда от той картины, что предстала перед ним, не шевелил даже мышцей, застыв в выражении невыносимого, нестерпимого ужаса. Так шли секунды, показавшиеся вечностью. Шли минуты, ощущающиеся, как целая жизнь. А когда же что-то треснуло в Илае, то он практически не изменился в лице — он закричал.
Пронзительно, словно маленький ребёнок; отчаянно, как будто узрел саму смерть; искренне, потому что уже совсем не имел сил притворятся. Кричал, визжал, молился и божился, пока его голос, истерически сорвавший, не сошёл на нет — всего лишь ещё одну вечность. Да, так точно кричал тот, кому было не плевать на брата, так точно визжал тот, кому было не менее больно, так точно ревел тот, кто осознал глубину своего падения.
Ощутив тишину, Уильям из Джонсборо сел на одно колено прямо перед Братом. Да, теперь он точно был демоном в его глазах, теперь точно смерть была меньшим злом. Он долго-долго молчал, смотря на те слёзы, что лились каплями на пол, вспоминал, что единственное, на что хватило его самого после смерти Ви, Алисы и Вейлона — это только одна слеза. Так, как выл Илай, сам он плакал лишь при смерти отца. Наверное, тогда и кончились все его слёзы, фальшивыми они были или нет, тогда и пропал Уильям Хантер, оставив за собой лишь Стреляного Ли — Уильяма из Джонсборо. Зато его слёзы — слёзы чудовища — точно были самыми ценными.
— Имя? — спросил он и получил ответ.
* * *
Пустота. Он сидел перед радио и, слушая шум нужной ему передачи, ощущал в себе только пустоту. Нет, то всё точно было только сном. Жизнь не могла бы быть так жестока, не могла бы быть так несправедлива. Он сидел и слушал все те слова, что говорил Илай несколько часов назад — все его оправдания тонули в шуме помех, всего его извинения и мольбы о смерти исчезали ровно так же, как и рождались — он слышал лишь одно: «Прежде всего: этот человек мёртв».
«Мы не хотели никого убивать. Вначале, всё было в порядке — мы получили о тебе информацию, все вели себя, как шёлковые. Но потом… Потом она попыталась сбежать. Не я охранял её в ту ночь, и мне незачем врать об этом. Он полагал, что у Библиотекарей есть с тобой какая-то прямая связь… Он так мне сказал, по крайней мере — думал, что как только она убежит, то тут же свяжется с тобой, и мы потеряем весь элемент неожиданности. Он не хотел… Что же до имени… Её звали… Она сказала, что её зовут…».