Через три недели в Беной приехал доверенный человек одного из достаточно известных полевых командиров, который провел несколько часов в разговорах «ни о чем». Приняв все же решение, на прощанье он отдал Турпалу вырванный из тетради в линейку лист бумаги, на котором с обилием ошибок было написано несколько корявых предложений. Турпал сделал все как надо, и это вышло даже легче, чем было с засадой на милиционеров, продавших русским свой народ. Инкассатор привез в отдаленное село подачку от Москвы — пенсии и какие-то другие выплаты, позволяющие оккупационным властям докладывать самим себе, что «мирная жизнь в Чечне налаживается». Его убили вместе с охранником, успевшим открыть огонь, но ни в кого, разумеется, не попавшим. Добыча была не такой уж большой — всего несколько десятков тысяч рублей, но организовавший передачу информации человек подкинул в какую-то из русских газет сообщение о том, что нападение было произведено российскими солдатами, причем представил несколько свидетелей и какие-то «неопровержимые», по его заявлению, доказательства. Что там было дальше, Турпал особо не интересовался, не его это было дело, но наверняка все это было не просто так. В результате совершенное им стало очередным звеном в цепи восстановления уважения к себе в глазах окружающих. В медленной и неровной цепочке перехода от «это тот самый, который…» — к «оправился от ранения, и теперь снова…»
Удачные и не очень удачные рейды — иногда на несколько сотен километров от Беноя. Обстрелы колонн и уничтожение предателей. Изредка — успехи в виде чего-то зримого: русского именного жетона на оборванной цепочке, трофейного автомата. Иногда денег, вырученных от продажи трофеев, либо призовых, время от времени доходивших из разнообразных фондов до тех, кто действительно воюет. Все это чередовалось как с полностью безрезультатными походами (единственная польза — натаскать молодежь так, как когда-то натаскивали их, его поколение), так и с потерями. За прошедшие годы федералы все же научились воевать, и теперь на пулю, мину или штурмовой удар с воздуха можно было нарваться в любой момент в собственной стране. Плюсом было то, что в ни в один из постоянных отрядов Турпал со своей вновь формируемой небольшой, но уже слаженной группой так и не влился. Большую часть операций он проводил или самостоятельно, или в интересах тех полевых командиров, оказание услуг которым считал для себя полезным. Это устраивало всех, в том числе и его самого, понимавшего, что к нему продолжают присматриваться. Масштаб действий «группы Усоева» был микроскопическим, но с этим можно было жить: он был реалистом и знал, как вести себя, чтобы ежеминутный риск оправдывался шансами на успех. Но все равно пару раз они нарвались. Несколько раненых не значили ничего, но в одной из стычек конца следующего года погиб молодой Шерип, ставший к этому времени его ближайшим помощником. Гибель смелого и сообразительного парня искренне огорчила Турпала, и, может быть, именно поэтому он с тех пор относился к молодым с долей чуткости, которой не мог и заподозрить в себе ранее. Вот как к Гаде.
— А?.. — переспросил он, поняв, что задумался. — Что?
— Машина, — негромко повторил Гада, пригибаясь к земле и приглушая голос. Непостижимым образом последние произнесенные им слова, к которым Турпал не прислушивался, занятый собственными мыслями, теперь всплывали в его мозгу. Да, он видел уже и сам. Света хватало, линзы в бинокле были отличными, а то, что он держал его в футляре, сохранило их необмерзшими. Грязно-серый фургон «ЗиЛ». На лобовом стекле, в нижнем правом углу — розовый прямоугольник пропуска. До поворота — метров триста.