На большой, белый, красивый, весь обтекаемый теплоход, идущий из Олюторска в Петропавловск, пассажиров «грузят» с плашкоутов в так называемом «парашюте». Это скорее «авоська», а не парашют, но называется она «парашютом». Подымают вместе с грузом. Внизу ящики и мешки с почтой, сверху, цепляясь за канаты, люди. Лебедкой все это подымают и выгружают на палубу.
Пока ты еще болтаешься в воздухе, с палубы тебе уже кричат:
— Водки нет! Водки нет!
— А места есть?
— Места есть. Давайте паспорта. — Их очень быстро и ловко отбирают, тут же пересчитывая всех нас.
Корабль сверкает чистотой. Все блестит: ручки, поручни, лампочки, всякие там непонятные корабельные устройства. Каюты с занавесочками, душ, ванная. Мы тут же начинаем полоскаться, потом вытягиваемся под прохладными простынями. Сразу же засыпаем, не читая даже. Спим. Очень приятно.
Назавтра — разочарование:
— Можно попросить ключ от каюты, вчера нам не дали.
— А я тут при чем? У коридорной спрашивайте.
— А где она?
— Почем я знаю?
— Кто же знает?
— А я что, за всех отвечать должна? Ищите.
Ищем. Не находим. Идем на палубу.
— Куда претесь? Видите, уборка идет.
— Мы не премся, а идем. На палубу.
— Нельзя туда.
— Почему?
— Нельзя — и все. Русским языком сказано… Шляются тут всякие, делать им нечего…
Делать нам действительно нечего, поэтому и идем на палубу. Попадаем в конце концов. Пристроились у борта, покуриваем, смотрим на проплывающие льдины. Красиво.
С капитанского мостика:
— Эй вы там! Раскурились. Делать вам нечего. Бросьте сейчас же! Оглохли, что ли?
На море не хочется уже смотреть. Оно даже красивым не кажется. Выпить, что ли, по чашке кофе? Идем в буфет. Он закрыт.
— Когда откроется?
— Когда, когда… Когда откроется, тогда и откроется. Видите, переучет идет…
С горя идем в свою каюту.
— Ну, куда, куда вы лезете? Видите, уборка идет…
— А, ч-черт, пошли к капитану!
Вид у нас непрезентабельный — свитера, куртки, сапоги. Раз пять нам говорят: «Куда вы претесь?», но мы все же пробиваемся к капитану.
Красивый, немолодой уже грузин.
— Ну, чего вам надо?
Говорим, что хотим с ним поговорить.
— О чем? Видите, я занят.
Мы этого не видим, поэтому настаиваем.
— Ну, давайте. Только покороче.
В самом сжатом виде говорим о том, как нам обидно за этот теплоход. Такой он красивый, чистый, удобный, а хочется поскорей с него уйти — чувствуешь себя каким-то преступником, все на тебя кричат, смотрят, как на врага.
Капитан настораживается:
— А вы кто такие?
— Никто. Пассажиры.
Капитан еще больше настораживается:
— А кто на вас кричал? Скажите фамилии.
— Дело не в фамилиях, а в общем духе на корабле. Обидно как-то… Вот об этом нам и хотелось сказать вам.
Капитан перестает вдруг быть капитаном.
— Эх, ребята, ребята, вы вот жалуетесь… А нам, думаете, не обидно? Получили корабль, новенький, красивый, с иголочки. На нем не путешествие, а отдых. Так нет, велели партию вербованных везти в Олюторск. И что же? В полчаса всю водку разобрали, потом в каюту ко мне стали рваться: «Давай еще! У тебя спрятана»… Потом в самом Олюторске со всех сторон шлюпки, катера, ботики. И все одно, все одно! А у меня что, «гастроном»? Нет, ребята, не понимаете вы всего. Не черноморская экспрессная линия, нет, ох как нет…
Появившийся к концу разговора молоденький помощник капитана в красивой плоской фуражке с крабом, тот самый, что кричал на нас за курение, говорит в тон капитану:
— Что тут скажешь, без году неделю на этом корабле служу, а рейс этот на всю жизнь запомню.
Мы выслушиваем жалобы еще минут пять, потом прощаемся и уходим.
Что тут действительно скажешь. Не черноморская экспрессная линия… И все же как-то обидно. Невольно я вспомнил нашего тихого, спокойного Геннадия Павловича и его сторожевой корабль — может, дело не только в вербованных, которые приняли теплоход за «гастроном», а и в тех, от кого зависит не только чистота корабля, но и весь дух его, атмосфера, отношение к людям…
Из своих красивых, уютных, с душем кают мы выбрались в Усть-Камчатске без особого сожаления…
Я получил письмо от Толи Побеленко. В нем он пишет: