Погода резко изменилась. Мороз последних недель на несколько дней уступил более мягкой погоде, и Рёмеру вдруг показалось, что пришла весна. Когда он добрался до Фриденау, от его тревоги не осталось и следа. Здесь, в западной части города, улицы сохранились гораздо лучше, чем в центре, где в апреле 1945 года бои шли за каждый дом. И вот наконец он на пороге квартиры. Его жена Эмми, сынишка Пауль, которому уже минуло три с половиной, и теща неплохо подготовились к встрече. Рёмер был потрясен.
[(4) «Судя по всему, в отношении еды, одежды и прочего дела у моей семьи были намного лучше, чем у многих знакомых, с которыми я встретился в первые дни после возвращения. Очень удивило меня и то, что моя жена, несмотря на немалые разрушения во Фриденау из-за бомбежек в последние месяцы войны, жила в красиво обставленной квартире, которую можно было бы назвать изящной студией».]
Эмми выглядела ослепительно. Ее светлые тщательно завитые локоны рассыпались по плечам. Улыбка не утратила своего очарования. Она рассказала мужу, что работает продавщицей в магазине грампластинок на первом этаже их дома. Чтобы содержать семью, Эмми помимо работы в магазине занималась делами и дома, и часть ее квартиры действительно выглядела как представительское помещение. Поэтому и маленький Пауль жил не с Эмми, а в квартире ее матери. Что это были за дела, Вальтер так и не понял.
Вообще все эти впечатления, навалившиеся на него сразу по возвращении, сильно сбивали с толку. В течение долгих месяцев он приучал себя к мысли об их отчаянной бедности. [(5) Но ситуация оказалась в точности противоположной!] Только поведение маленького Пауля оправдывало его тревоги. Его лицо, очень похожее на лицо Эмми, выражало недоверие к незнакомцу, вторгшемуся в его маленький мир. До сих пор он жил в обществе одних только женщин, которые вдруг начали суетиться при появлении этого незваного гостя. Рёмер чувствовал неприязнь к себе в выражении лица и поведении малыша.
В течение нескольких следующих дней Рёмер осматривался в родном городе. Судя по всему, большинство людей, которых он встречал на улицах города, жили трудно, но хуже всех было беженцам, оставшимся без жилья в результате бомбежек, и старикам. Очень плохо было детям и молодым инвалидам. Немногие из них, наиболее предприимчивые, крутились на черном рынке или занимались какими-то темными делишками – те, разумеется, выглядели превосходно. Беспомощно взирал Рёмер на эту новую картину Берлина. Ему здесь не было места. Дома же он оставался со своими переживаниями один на один.
[(6) «Эмми совершенно непостижимым для меня образом вытеснила из своего сознания постоянно угнетавшее меня поражение, всеобщий крах, оставшийся у всех нас за плечами геноцид и хаос, твердо стояла обеими ногами на земле – в противоположность мне – и боролась за существование в эти послевоенные месяцы. Но я также почувствовал, что за долгое время разлуки в наших отношениях произошла перемена, которую я, растерявшийся в давно изменившихся условиях, несомненно, ощущал более отчетливо, чем моя жена».]
За ее приподнятым настроением скрывалось что-то, чего Вальтер не должен был знать. Когда он деликатно заводил разговор о неделях советской оккупации Фриденау, она отвечала с легкостью, сильно его раздражавшей. Она слишком многословно уверяла его в том, что ей удалось избежать унижения. Он действительно почувствовал облегчение, но тем не менее вопросы оставались. Он жил в квартире, обставленной элегантной мебелью, и не мог понять, откуда все это взялось.
Через знакомого он нашел несколько необычную работу: советская комендатура в Карлсхорсте заказала рекламному бюро составить двуязычный каталог немецких автомобилей с рисунками. В течение нескольких месяцев Рёмер усердно занимался рисованием. Но по крайней мере с этого можно было начинать переключаться на другие мысли.
В конце февраля Эмми и Вальтер Рёмеры отмечали свой день рождения. Ему исполнилось двадцать девять, а Эмми родилась в тот же день два года спустя. С раннего утра дом заполнили пожелания счастья, цветы и подарки, но они в основном были для жены Рёмера. Столь обширный круг знакомств, похоже, несколько смущал Эмми и ее мать, а у Рёмера вызывал неприятное чувство.
[(7) «Никто из нас в тот день не мог даже предположить, какой удар судьбы подстерегал нашу маленькую семью».]
Вскоре после этого между матерью и дочерью произошла крупная ссора, причем Эмми наотрез отказалась объяснять Рёмеру ее причину. Потом его жена перестала навещать мать и сына, по-прежнему жившего с бабушкой. Таинственность, которой окружила себя Эмми, стала еще заметнее на фоне их вновь обретенной близости. Вальтер не позволял себе искать подтверждение смутным догадкам из страха узнать правду. Они все очень боялись правды.