Бэкманн. Да, лежит здесь один. Здесь. Здесь, внизу, у воды.
Она. А почему Вы не встаете? Что Вы там делаете?
Бэкманн. Лежу, как видите. Отчасти на суше, отчасти в воде.
Она. Но почему? Вставайте. А я-то как увидела у воды что-то темное, так и подумала: труп.
Бэкманн. Правильно. Что-то совершенно темное и есть, могу Вас уверить.
Она. Как Вы странно говорите. Теперь ведь часто по ночам в воде находят мертвецов. Они такие бывают распухшие и скользкие. И белые-белые, как привидения. Вот я и напугалась. Но Вы, слава Богу, живой пока что. Только, наверное, мокрый до нитки.
Бэкманн. Точно. Мокрый и холодный, как настоящий труп.
Она. Ну так поднимайтесь. Или Вы ранены?
Бэкманн. И это тоже. У меня отняли колено. В России. Так что я должен хромать по жизни со своей больной ногой. Вот я все падаю и падаю. О том, чтобы встать на ноги, и речи быть не может.
Она. Ну, поднимайтесь. Я помогу. А так Вы превратитесь в рыбу.
Бэкманн. Если Вы полагаете, что падение прекратилось, давайте попробуем. Вот так. Спасибо.
Она. Видите, можно сказать, воспарили. Но Вы промокли совсем и замерзли. Если б не я, быть бы Вам рыбой и очень скоро. Вы, кажется, и язык проглотили. Знаете что, я тут живу недалеко. И дома у меня есть сухая одежда. Пойдемте ко мне? Пойдем? Или Вы гордый и не дадите себя переодеть? Вы, полурыба? Ну, Вы, мокрая, немая рыба, Вы!
Бэкманн. Хотите взять меня с собой?
Она. Ну да, если пойдете. Но только потому что Вы промокли. Может, Вы совсем неприглядный тихоня, и я не пожалею, что позвала Вас. Я Вас беру с собой, оттого что Вы промокли и замерзли, понятно? И потому…
Бэкманн. «Потому»? Что еще за «потому»? Нет, только оттого что я замерз и вымок. И больше никаких «потому».
Она. Нет. Есть еще одно. Потому что у Вас такой безнадежно печальный голос. Такой тоскливый и безутешный. Что, глупость сказала, да? Ну, идемте, Вы, старая, мокрая, немая рыба.
Бэкманн. Стойте! Не тащите меня так. Моя нога – она не поспевает. Потише.
Она. Ах да. Ладно: потише. Как две древние, ископаемые, мороженые рыбы.
Другой. Ушли. Вот они, двуногие. Какие занятные существа живут на Земле. Сначала кидаются в воду, потому что дико хотят умереть. Но тут совершенно случайно из темноты являются другие двуногие – с юбкой, грудкой и длинными локонами. И жизнь опять прекрасна и удивительна. И умирать больше никто не хочет. А все из-за пряди волос, белой кожи и запаха женщины. Тут уж они и со смертного ложа скачут так резво, как десять тысяч оленей по весне. И добрая половина утопленников, которым невмочь было на этом скучном, жалком шарике, оживают мгновенно. Даже утопленники – и все из-за пары глазок, чуточки тепла и сочувствия, мягких лапок и нежной шейки. Даже утопленники, эти двуногие, самые занятные человеки на свете.
СЦЕНА II
Она. Ну вот, а теперь я хочу поглядеть на свой улов при свете. Ой ты! (Смеется.) Господи, что это?
Бэкманн. Это? Очки. Да. Смейтесь. Это мои очки. К сожаленью.
Она. По-вашему, это очки? Вы что, разыгрываете меня?
Бэкманн. Это мои очки. Вы правы: конечно, они смешны. С этим серым металлом вокруг стекол. И потом, эти серые тесемки за ушами. И серая перемычка на носу. Лицо выходит совсем серое, обмундировочное. Лицо ржавого робота. Противогазное лицо. Но это ж противогазные очки.
Она. Противогазные?
Бэкманн. Противогазные. Их выдают солдатам-очкарикам. Чтоб они под противогазом тоже все видели.
Она. И что Вы с ними носитесь? У Вас что, нормальных нет?
Бэкманн. Нет. То есть были. Их разбили. Эти, конечно, нелепы, но я и таким рад. Знаю, они на редкость мерзкие. Иногда я даже выхожу из себя, если меня высмеивают. Но вообще-то мне все равно. Без них я не могу. Совершенно теряюсь. Правда, без них я совсем беспомощный.
Она. Да? Так Вы без очков беспомощны. (Радостно, мягко.) Дайте-ка мне эту вашу конструкцию. Вот так – что скажете? Нет, отдам, когда будете уходить. И мне спокойней, когда я знаю, что Вы беспомощны. Намного спокойней. А без очков Вы совсем другой. По-моему, Вы кислый такой оттого, что все видите через эти серые противогазные очки.
Бэкманн. А теперь у меня все расплывается. Отдайте. Так я ничего не вижу. Даже вы теперь как издалека. И нечетко.
Она. Вот хорошо. Этого мне и надо. Да и Вам так лучше. В этих очках вы похожи на призрак.
Бэкманн. Может, я и есть призрак, тот, вчерашний, которого сегодня никто и видеть не хочет. Призрак войны, на время переделанный для мира.
Она (тепло, сердечно). И какой призрак – серый, замшелый! У вас, кажется, изнутри эти, противогазные, надеты, рыбка Вы пучеглазая. Оставьте очки мне. Пусть один вечерок у вас перед глазами все порасплывается.Вам полезно. Хоть брюки-то Вам подошли? Ну, как на Вас. Вот еще куртка, возьмите.
Бэкманн. Ага! Сначала выудили меня из воды, а теперь снова хотите утопить. Да эта куртка – на Геркулеса. У какого великана вы ее стащили?
Она. Великан – это мой муж. Был мой муж.
Бэкманн. Муж?
Она. Да. А Вы думали, я мужской одеждой приторговываю?
Бэкманн. И где он? Ваш муж?
Она (тихо, зло). Умер с голоду, замерз, убит – я что, знаю? Под Сталинградом пропал. Уже три года.
Бэкманн (механически). Под Сталинградом? Конечно, под Сталинградом. Конечно. Там многих убили. Под Сталинградом. Но кое-кто вернулся. И вернувшиеся теперь носят вещи тех, кто никогда не придет. Тот, кто был Вашим мужем, этим великаном, кто носил это, – он убит. А я – я вернулся и надел его вещи. Здорово, да? Нет разве? А куртка его мне так велика, что я в ней просто утонул. (Нервно.) Надо ее снять. Нет надо. Отдайте мои мокрые вещи. Я в этой куртке погибну. Она меня задушит, эта куртка. В этой куртке я просто насмешка. Жуткая, вульгарная насмешка войны. Я не хочу эту куртку.
Она (тепло, отчаянно). Тише, рыбка. Прекратите, прошу. Ты мне так нравишься, рыбка. Даже с этой твоей стрижкой. Ее ты тоже из России привез, да? Очки, больную ногу и еще этот коротюсенький ежик. Видишь, я догадалась. Ты не думай, рыбка, что я смеюсь над тобой. Нет, рыбка, нет. Ты так чудесно печален, бедный серый призрак, в широкой куртке, с ежиком этим, с больной ногой. Ты не думай, рыбка моя, не думай. Мне тут смеяться не над чем. Нет, рыбка, ты такой печальный, ты замечательно печальный. Я просто рыдать готова, когда ты смотришь на меня своими тоскливыми глазами. Молчишь. Скажи что-нибудь, рыбка, пожалуйста. Хоть что-нибудь. Чепуху какую-нибудь, только скажи. Ну же, рыбка, так тихо вокруг, страшно. Скажи хоть слово, чтоб не так одиноко было. Прошу тебя, человекорыбка, раскрой рот. И что ты стоишь там весь вечер? Подойди. Сядь. Вот сюда, рядом со мной. Не так далеко, рыбка. Ты спокойно можешь сесть поближе, ты же меня совсем плохо видишь. Ну иди, хочешь, закрой глаза. Садись и что-нибудь скажи, просто скажи. Разве не чувствуешь, как беспросветно тихо вокруг?