Пару дней я размышлял о прошлом, бродил по городу, сталкиваясь с давно забытыми знакомыми, вспоминал. Были же и у нас светлые моменты? Возможно, лишь самое яркое врезалось в память, самое плохое, но ведь так было не всегда.
Нерешительно толкнув дверь, я зажмурился. Тишина. Комната не изменилась, и я разочарованно внёс материалы. Работы осталось на пару дней: переклеить обои, снять краску с рам, двери и дощатого пола, покрыть дерево лаком.
Под шорох осыпающихся чешуек хорошо думалось. Я провалился в мысли и не заметил, как цвет двери сменился. Снова прошлое. Комната преобразилась - разложенный диванчик пришел на смену кровати, рядом детская кроватка. На ней еще не отпечатались следы моих зубов. Мама стоит у окна, кутается в уродливую кофту, вздрагивает от холода.
- Оль, ну хватит, - тянет отец, заходя внутрь.
Я отступаю к стене: в его голосе слышна знакомая злость, пока робкая, неприметная, но вскоре разросшаяся пышным сорняком.
- Оля...
- Где Миша? - глотая слова, спрашивает мама. Она не смотрит на отца, взгляд бродит по комнате.
- Мама пошла с ним гулять.
- Хорошо... Я там... Суп сварила.
- Оль, ты всё не так поняла, - тараторит отец, хватая её за руки. Она молча вырывается, морщит лицо в плаксивой гримасе и молчит. - Оля!
- Пусти! - Кофта падает на пол.
- Я ничего не сделал!
Мама щурится. Долго смотрит в лицо отца, будто пытается отыскать в нём что-то и, не найдя, долго выдыхает. Плечи её поникают.
- Тогда давай уедем? К маме, она звала нас, у неё и домик на примете есть. Давай, Лёш? Я в институте восстановлюсь, ты работать пойдёшь.
- А как же мои? - резко спрашивает отец.
- Пожалуйста... Я не хочу жить рядом с...
- Дура ревнивая!
Дверь захлопывается, силуэт мамы истаивает. Моё сердце громко стучит от страха. Ссора лишь вскользь задела родителей, самым краешком, а я уже погрузился в болото воспоминаний. Нет, скорее отсюда! На вокзал, а там холодный уют большого города, где жизни пульсируют вразнобой, в лихорадочном темпе, где нет времени на сомненья и сожаления.
Опомнился лишь на улице. Хватил холодного воздуха так, что закашлялся, и будто очнулся. Вокруг люди, их немного посреди рабочего дня, но все же мелькают мутными фигурами. Осень сбивает с деревьев последние листья, гонит неугодных прочь. Я и сам не против улететь куда-нибудь далеко, так далеко, чтобы забыть обо всем. Но зачем продолжать обманывать себя? Чувствую же - душой ли, третьим глазом, неважно, - что прошлое настигнет везде. Ему нужно показать себя, а мне - увидеть.
Я смирился и остался. Продолжил работу, вслушиваясь в шорохи - не мамин ли голос звучит? Но нет, очередная картина ворвалась в комнату бурей. Дверь отлетела к стене, жалобно скрипнула от боли. Из моих рук выпал шпатель, зазвенел, но родители ничего не услышали. Они соткались из солнечных пылинок за один удар сердца, заняв свои места, как на сцене. Мама сидела на диване, складывала детские одежки, разглаживая рукой аккуратные стопки. Отец, сжав кулаки, возвышался над ней и кричал:
- Сука! Тварь!
Мама поднялась и стала собирать игрушки. Мой мишка, деревянные кубики, изрядно погрызенные, тяжёлый зелёный грузовичок.
- Молчишь? Нечего сказать? Весь город видел, как ты с этим... Как вы... - Громыхнув, машинка заскользила под шкаф, а отец выругался, зло, коротко.
- А почему тебе можно, а мне - нет? - усмехнулась мама. - Вас тоже город видел. Твоя же мамаша первой и рассказывает. По-родственному.
- Не обо мне речь, - цедит отец. У него на виске бьётся голубая жилка. Плохой признак. - Развод - и проваливай на все четыре стороны.
- С радостью!
- Только Мишка со мной останется.
Вот теперь и она вскакивает, кричит, сыплет угрозами, а я вспоминаю, когда впервые увидел их ссору. В школе? В детсаду? Не помню.
Словно поняв, что я не слежу за ними, родители исчезают. Руки подбирают шпатель и продолжают работу, а мысли теснятся, толкаются. Мама так и не закончила образование, работала редко, на подсобных работах, оставаясь в зависимости от отца, а тот не упускал случая ткнуть этим ей в лицо. Гнал, зная, что она не уйдёт. Не решится бросить налаженный быт ради призрачной свободы. Потому и мстила ему как могла - изменами?
От тоскливых дум накатывала депрессия. Я всегда был к ней склонен, но в родном доме она и вовсе распоясалась: приходила без стука, взбиралась на плечи и настойчиво звала за собой. Помогал труд. Я спешил закончить ремонт, чтоб продать наследство и уехать с чистой совестью. Следующие эпизоды я знал слишком хорошо.
Рама и пол лоснятся природной желтизной, давно позабытой, а на двери ещё держатся ошмётки краски. Самые упорные. Скоро конец - скоро я убегу отсюда и запру память на замок.