— На, получай, получай! — приговаривал он после каждого удара.
Охранники уже не знали, продолжать ли держать юношу, или защищать его от сыпавшихся ударов. Наконец, в происходящее вмешался Акивуменко со своей командой.
— Довольно, довольно! — умоляющим тоном обратился боблин к Миките Нахалкову. — Тут же люди, тут же камеры…
Кинорежиссер прекратил избиение и быстрыми шагами покинул зал. Охранники вынесли за дверь лишившегося чувств юношу.
Акивуменко быстро крикнул:
— Объявляется перерыв! Никому не расходиться!
После чего помчался за Микитой Нахалковым. Его помощники поспешили следом.
В актовом зале начался шум. Но никто не возмущался подлым поступком известного кинорежиссера, избившим беззащитного человека. Всех интересовало только, когда заплатят деньги. Начальники пятерок успокаивали своих подчиненных, убеждая их, что деньги заплатят после того, как все подпишутся под обращением в Государственную Мысль.
Я почувствовал, что во мне закипает гнев. Диск от циркулярки в рюкзаке зашевелился, а с языка так и норовили сорваться слова: «Я иду во гневе своем». «Не смей! — приказал я сам себе. — Не здесь, не перед камерами!» Мне еще рано было объявлять войну всему этому подлому, мерзкому, лицемерному миру. Но и оставаться в зале мне было отвратительно. Я встал с кресла и пошел к выходу.
— Ты куда?! — ухватила меня за рукав Прасковья Пубертатная.
— В туалет, — бросил я в ответ.
— Ну, иди, — разрешила начальница пятерки. — Только давай быстро!
Возвращаться в зал я не собирался. Теперь я не смог бы взять в руки грязные боблинские деньги. Вначале я, действительно, направился в туалет, который находился неподалеку, в конце коридора. Но возле входа в мужское отделение стояли помощники Акивуменко.
— Сюда нельзя! — остановили они меня. — Не видишь? Занято!
Я понял, что внутри происходит серьезный разговор между руководителем «Марширующих» и кинорежиссером Микитой Нахалковым. Развернувшись и удаляясь от туалета, я краем уха услышал обрывок разговора помощников Акивуменко:
— …А мне Статин напоминает самодовольную крысу, заполучившую в единоличное распоряжение амбар с зерном…
Гогот людей и боблинов заглушил продолжение фразы. В моей памяти возникли строки из «Дао-дэ-цзин»: «Лучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует. Несколько хуже те правители, которые требуют его любить и возвышать. Еще хуже те правители, которых народ боится, и хуже всех те правители, которых народ презирает.»
Свободный туалет я нашел, поднявшись на этаж выше. Там я первым делом старательно вымыл ладони, испачканные рукопожатиями с членами движения «Марширующие». Затем я умылся, так как почти на физическом уровне ощущал на своем лице остатки атмосферы актового зала.
В Главном Учебном Заведении Колоссии шла обычная студенческая жизнь. Молодые люди бегали по коридорам и по лестницам. Преподаватели вышагивали медленно и степенно. Я подумал, что всего через год мог бы вот так же, как они, учиться в Московском Университете и ни о чем не знать, ни о чем не думать… Но теперь я УЗНАЛ и научился ДУМАТЬ. Поэтому на окружавших меня людей и боблинов я смотрел, как на слепцов. Они суетились, торопились, мельтешили и считали свои мимолетные прихоти важнейшими делами во Вселенной. Но все они были всего лишь пешками в чужих руках. Да что там пешками, они были ничтожнейшими винтиками в глобальной игре правителей этого мира. В игре, которую я собирался прекратить.
Мне не потребовалось задавать вопросы или использовать магию, чтобы отыскать дорогу к ближайшему буфету. Голод обострил мой нюх, и вскоре я уже стоял в очереди к кассе. Выглядывая через плечи стоявших передо мной людей и боблинов, я убедился, что Колосские деньги мало чем отличались от тех, что лежали у меня в кармане. Они назывались «дурбли» и «тупейки».
Когда подошла моя очередь, я протянул кассирше самую крупную купюру и попытался внушить: «Это самые настоящие Колосские дурбли. Возьми их без сомнений и не забудь дать сдачу!» Все произошло так, как я и хотел. В результате не совсем законной операции я получил пару булочек с джемом, стакан кофе и полный карман настоящих Колосских денег. Не собираясь испытывать судьбу, я быстро удалился и поел на другом этаже.
Интересно, думал я, что предпримет кассирша, когда обнаружит в своей дневной выручке купюру из другого мира — не дурблевую, а рублевую? И тут мне в голову пришла мысль, что по этой купюре, если начнется серьезное расследование, враги смогут выйти на мой след. Правда, сразу успокоил я сам себя, на это им потребуется немало времени. Меня уже не будет не только в ГУЗКе, но, скорее всего, и в Изначальном мире. Но на всякий случай я решил в следующий раз, если возникнет потребность в деньгах, использовать листок простой бумаги.
Мне вспомнился эпизод из романа «Мастер и Маргарита». Я применил «черную магию», правда, без ее последующего разоблачения. Я мог расплачиваться деньгами, которые потом превращались бы в бумагу. Так кто же я — сам Воланд? Мне почему-то больше хотелось быть Мастером. Только был я Мастером без Маргариты. Поэтому, пожалуй, я не могу называться ни человеком, ни Дьяволом, ни Богом. Я — Калки, маг по крови. Я иду во гневе своем, чтобы наказывать зло и искоренять несправедливость!
С этими решительными мыслями я вышел их ГУЗКа и отправился к другу Отшельника — Наулу Назелю.
Мурава в общих чертах очень напоминала Москву, но в то же время я не переставал удивляться отличиям и несоответствиям в деталях. По улицам ездили похожие на жуков автомобили различных моделей и цветов. Привычные цвета светофоров — красный, желтый, зеленый — соответственно поменялись на красный, белый, синий. Расположение улиц и площадей возле ГУЗКа не соответствовало окрестностям МГУ в Москве. Рассчитывая выйти к станции метро «Университет» или ее аналогу в этом мире, я вместо этого оказался в районе высотных, недавно построенных, жилых домов.
Хлопнув себя по лбу и обругав за несообразительность, я подошел к первому попавшемуся на пути газетному киоску и купил карту Муравы со схемой подземки (так здесь называлось метро).