«Память сердца! Память сердца…»
О память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной…
Память сердца! Память сердца!Без дороги бродишь ты, —луч, блуждающий в тумане,в океане темноты.Разве можно знать заране,что полюбится тебе,память сердца, память сердца,в человеческой судьбе?Может, в городе – крылечко,может, речка, может, снег,может, малое словечко,а в словечке – человек!Ты захватишь вместо счастьятеплый дождь, долбящий жесть,пропыленную ромашкусолнцу можешь предпочесть!..Госпитальные палаты,костылей унылый скрип…Отчего-то предпочла тывзять с собою запах лип.И теперь всегда он дышитнад июньскою Москвойтой военного тревогой,незабвенною тоской…А когда во мгле морознойкрасный шар идет на дно —сердце бьется трудно, грозно,задыхается оно…Стук лопаты, комья глины,и одна осталась я…Это было в час заката,в первых числах января.А когда в ночи весеннейгде-то кличет паровоз,в сердце давнее смятенье,счастье, жгучее до слез!Память сердца! Память сердца!Где предел тебе, скажи!Перед этим озареньемотступают рубежи.Ты теплее, ты добреетрезвой памяти ума…Память сердца, память сердца,ты – поэзия сама!
Тревога. Грусть…
Но я все та же, та же, что бывало…
Ночная тревога
Знакомый, ненавистный визг…Как он в ночи тягуч и режущ!И значит – снова надо вниз,в неведенье бомбоубежищ.
И снова поиски ключа,и дверь с задвижкою тугою,и снова тельце у плеча,обмякшее и дорогое.
Как назло, лестница крута, —скользят по сбитым плитам ноги;и вот навстречу, на пороге —бормочущая темнота.
Здесь времени потерян счет,пространство здесь неощутимо,как будто жизнь, не глядя, мимосвоей дорогою течет.
Горячий мрак, и бормотаньевполголоса. И только раздо корня вздрагивает зданье,и кто-то шепотом: «Не в нас».И вдруг неясно голубойквадрат в углу, на месте двери:«Тревога кончилась. Отбой!»Мы голосу не сразу верим.
Но лестница выводит в сад,а сад омыт зеленым светом,и пахнет резедой и летом,как до войны, как год назад.
Идут на дно аэростаты,покачиваясь в синеве.И шумно ссорятся ребята,ища осколки по примятой,белесой утренней траве.
Кукла
Много нынче в памяти потухло,а живет безделица, пустяк:девочкой потерянная куклана железных скрещенных путях.
Над платформой пар от паровозовнизко плыл, в равнину уходя…Теплый дождь шушукался в березах,но никто не замечал дождя.
Эшелоны шли тогда к востоку,молча шли, без света и воды,полные внезапной и жестокой,горькой человеческой беды.
Девочка кричала и просилаи рвалась из материнских рук, —показалась ей такой красивойи желанной эта кукла вдруг.
Но никто не подал ей игрушки,и толпа, к посадке торопясь,куклу затоптала у теплушкив жидкую струящуюся грязь.Маленькая смерти не поверит,и разлуки не поймет она…Так хоть этой крохотной потерейдотянулась до нее война.
Некуда от странной мысли деться:это не игрушка, не пустяк, —это, может быть, обломок детствана железных скрещенных путях.
1930 год.
В Кудинове
Небо чисто, зелено и строго.В закопченном тающем снегутанками изрытая дорогамедленно свивается в дугу.
Где-то на лиловом горизонтенизкий дом, запорошенный сад…Ты подумай только: как о фронте,о деревне этой говорят, —
где в то лето солнечные слиткипадали в смолистый полумрак,где у сделанной тобой калиткикак-то утром распустился мак.
Где ночами, за белесой пряжей,ухала унылая сова,где у маленькой девчурки нашейскладывались первые слова.
Как душе ни трудно и ни тяжко,все равно забыть я не могушелковую мокрую ромашку,девочку на солнечном лугу.Как теперь там странно, незнакомо,каждый куст на прежний не похож,как, наверное, страшна у домапулемета бешеная дрожь.
Как, наверное, угрюм и мрачен,слыша дальний, все растущий вой,у калитки старой нашей дачи,стиснув зубы, ходит часовой.