Люблю зверье…
Хирург
Н. Л. Чистякову
Порой он был ворчливым оттого,что полшага до старости осталось.Что, верно, часто мучила егонелегкая военная усталость.
Но молодой и беспокойный жарего хранил от мыслей одиноких —он столько жизней бережно держалв своих ладонях, умных и широких.
И не один, на белый стол ложась,когда терпеть и покоряться надо,узнал почти божественную властьспокойных рук и греющего взгляда.
Вдыхал эфир, слабел и, наконец,спеша в лицо неясное вглядеться,припоминал, что, кажется, отецсмотрел вот так когда-то в раннем детстве.
А тот и в самом деле был отцоми не однажды с жадностью бессоннойискал и ждал похожего лицомв молочном свете операционной.
Своей тоски ничем не выдал он,никто не знает, как случилось это, —в какое утро был он извещено смерти сына под Одессой где-то…
Не в то ли утро, с ветром и пургой,когда, немного бледный и усталый,он паренька с раздробленной ногойсынком назвал, совсем не по уставу.
Письмо
Хмуро встретили меня в палате.Оплывала на столе свеча.Человек метался на кровати,что-то исступленное крича.
Я из стиснутой руки солдатаосторожно вынула саманеприглядный, серый и помятыйлистик деревенского письма.
Там, в письме, рукою неумелойпо-печатному писала мать,что жива, а хата погорелаи вестей от брата не слыхать.
Что немало горя повидали,что невзгодам не было конца,что жену с ребенком расстреляли,уходя, у самого крыльца.
Побледневший, тихий и суровыйв голубые мартовские днион ушел в своей шинели новой,затянув скрипучие ремни.
В коридоре хрустнул пол дощатый,дверь внизу захлопнулась, звеня.Человек, не знающий пощады,шел вперед, на линию огня.
Шел он, плечи крепкие сутуля,нес он ношу – ненависть свою.Только бы его шальная пуляне задела где-нибудь в бою…
Только не рванулась бы граната,бомба не провыла на пути,потому что ненависть солдатунужно до Берлина донести!
«Летел сквозь бурю лунный круг…»
Летел сквозь бурю лунный круг,и ветер тучи рвал.Письмо мне передал твой другпроездом на Урал.
Спеша, конверт, промокший весь,я тут же сорвала.И не могла письма прочесть —такая тьма была.
И только свет, неверный светоктябрьской луныупал на маленький портретс летящей вышины.
И поняла я по чертамнеясного лица,что ты, конечно, будешь тамдо самого конца.
И пожалела об одном:что разный путь у нас,что я не в городе родномв такой тяжелый час.
«В оцепененье стоя у порога…»
В оцепененье стоя у порога,я слушаю с бессмысленной тоской,как завывает первая тревоганад черною, затихшею Москвой.
Глухой удар,бледнеющие лица,колючий звон разбитого стекла,но детский сон сомкнул твои ресницы.Как хорошо, что ты еще мала…
Десятый день мы тащимся в теплушке,в степи висит малиновая мгла,в твоих руках огрызок старой сушки.Как хорошо, что ты еще мала…
Четвертый год отец твой не был дома,опять зима идет, белым-бела,а ты смеешься снегу молодому.Как хорошо, что ты еще мала…
И вот – весна.И вот – начало мая.И вот – конец!Я обнимаю дочь.
Взгляни в окошко,девочка родная!Какая ночь!Смотри, какая ночь!
Текут лучи, как будто в небе где-топобедная дорога пролегла.Тебе ж видны одни потоки света…Как жалко мне, что ты еще мала!