Автомобиль, по мере опустошения автоматного магазина, превращался в руины, теряя стекла, оптику, проседая на шинах, и наконец попросту взорвался. Фейерверк был красивый и для меня вполне безопасный, поскольку я стоял достаточно далеко от места взрыва. После него надобность в продолжении стрельбы отпала, и я, сорвавшись с места, побежал к своей «Волге», которая сиротливо желтела метрах в пятнадцати за джипом.
Пробегая мимо горящих останков неприятельского автомобиля, я бросил в него автомат, который был мне уже без надобности, и продолжил свой путь, не беспокоясь о нем — огонь слижет отпечатки пальцев, а остальное меня не касается.
Распахнув дверцу, я уже приготовился было к прыжку в салон, за баранку, когда меня догнал яростный вопль — напарник Шкилета, осторожный Стебель, выскочил из кафетерия на звуки стрельбы, но пока искал дорогу в тумане, опоздал и поспел только к шапочному разбору.
Ядовито усмехнувшись, я бросил тело на причитающееся ему — согласно трудового договора — место и сорвал машину в полет, уже на ходу захлопывая дверцу. Мне в след полуденное небо разорвала сухая и злобная автоматная очередь.
2
Дело, конечно, такое, что забыть о нем начисто при всем желании вряд ли возможно. Пройди после этого хоть десять лет, хоть десять с половиной. Что ни говори, а не каждый день приходится попадать под артобстрел, шкериться по самым неожиданным закоулкам, стрелять и убегать. Оно понятно — со стороны наблюдать куда как интересно, но вот переживать все это, испытывать на собственной шкуре — занятие малопривлекательное и неприбыльное, разве что в смысле жизненного опыта. Но что такое жизненный опыт для того же, скажем, бармена? Особенно после того, как он расцеловался с миной, выпущенной из базуки? Так, пара слов. Впрочем, после прямого попадания его и слова мало трогают.
Я сумел скрыться с места крутых разборок целым и невредимым, если, конечно, не считать потрепанных нервов и одной ночи кошмарных сновидений. Я мог бы гордиться и провозгласить себя именинником, если бы не Генаха Кавалерист, который во время пьянки, случившейся на следующий вечер, долго смотрел, как я ловлю губами ловко укорачивающуюся стопку, а потом философски изрек:
— Ты это, Мишок… Доктору, что ли, покажись… Что-то не нравишься ты мне, нервный какой-то стал, дерганный. Руки ходуном ходят. Пьешь, что ли, много? Или перетрудился? Покажись, Мишок, доктору, это я тебе как друг советую, — и налил по новой, потому что во время его речи я сумел-таки поймать край посуды губами и высосать водку, пока рюмка опять не убежала куда-то.
Этим простеньким замечанием он испортил мне всю атмосферу праздника освобождения от опасности. Какой бы эта атмосфера не была жиденькой, она давала мне повод считать себя почти героем. А после слов Генахи я погрустнел и задумался.
Простор для мыслей имелся. Но мысли могли быть какими угодно, а отправная точка у них была одна — тот самый напарник Шкилета, Стебель, выпустивший вслед моему убегающему такси злую очередь из автомата. Если в скором времени вокруг меня случится хипеш, то виной ему будет этот человек.
Я допустил ошибку, не убрав и его. Я действовал без жалости, расстреливая темно-бордовый джип и тех — или того — кто в нем находился. Но нужно было действовать еще безжалостнее, истребив и осторожного. Они не хотели оставлять живого свидетеля — и мне нужно было поступить так же. Просто как-то не сообразил вовремя, что осторожный имел возможность приметить номер моей машины, а значит, при известной настойчивости, отыскать и меня самого.
И они будут искать, как пить дать. Убрать свидетеля — святое дело. Устроят облаву, обвешают флажками. И никуда я не денусь — рано или поздно выйду под выстрел. И тогда уже поздно будет доказывать, что ты, собственно, не при чем, что, даже имея желание, навредить не сможешь, потому что, вопреки их мыслям о тебе, не успел даже номер джипа запомнить и марку определить — не до того было. Только цвет. Но мало ли в большой, как сердце дедушки Ленина, стране, темно-бордовых внедорожников?
Ситуация, что и говорить, невеселая. Самое досадное, что я не мог последовать старому правилу рыбок-пираний, которые утверждают, что лучшее средство обороны — это атака. Потому что я не знал, кого представляет Стебель. Обидно, но факт.
Такие вот мысли пробудило во мне небольшое и ни к чему, по сути, не обязывающее замечание Генахи Кавалериста. И я стал ждать. Довольно тоскливое состояние, особенно когда ждешь чего-то неприятного для себя. Но выбора у меня не было, и оставаться постоянно начеку — это самое большое, что я мог в данной ситуации сделать.