— Страшно было?
— Диво что, — безучастно ответил Прибытков, не отрывая взгляда от истребителей. — Да и сигнал, это самое, можно было увидеть только стоя…
— У него, Валя, и теперь ноги распухшие, как колодки. Оттуда его уже Тимка вывел…
Усталости как не бывало, хотя спала Валя за эти сутки всего часа два. Ее полнила радость, и мир казался не таким, каким она знала его до сих пор. В чем не таким, она и сама не могла понять, но чувствовала — он иной. Вокруг посветлело, появились яркие краски, звуки, которых раньше не существовало. Валя смотрела на Алешку и видела в нем много такого, чего не замечала прежде. У этого смуглого, похожего на цыгана хлопца, который всегда словно решался на что-то неожиданное и опасное, были, оказывается, ясные голубые глаза и совсем детские руки. А люди, которые обгоняли их или шли навстречу? У всех, кого Валя успевала хоть немного рассмотреть, она обязательно находила что-нибудь хорошее. И потому игриво, чтобы подзадорить Алешку, сказала:
— Ты, Костусь, тише рассказывай. Видишь, на нас уже озираются.
— Ничего, — осклабился Алешка, уловив в ее словах скрытую радость для себя, — сегодня нам можно!
— Что, кричать?
— Хотя бы и кричать: «Вот так мы, спасибо нам!» Эх, Валя, Валя!
— Эх, Костусь, Костусь!
Они одновременно беспричинно рассмеялись: Алешка — басовито, Валя — звонко.
Вышли на площадь Ленина. Шум, грохот, лязг усилились. Слева догорали подожженные бомбежкой немецкие бараки, поставленные около года тому назад. За ними темнели коробки Университетского городка: полинявшие, будто замшелые, — печальная память сорок первого года — и закоптелые, еще горячие — сорок четвертого. А напротив них, камуфлированный, но все равно красивый и строгий, возвышался Дом правительства.
Над его центральной, самой высокой частью развевался красный флаг. В небе белели стайки облаков, флаг трепетал, и от этого создавалось впечатление, что здание куда-то плывет.
Валя сначала даже не заметила, что оно отгорожено от улицы высокой проволочной сеткой. Возле правого крыла его — дезкамера на колесах, дрова. Ветер гоняет по асфальту обрывки бумаг, вихрит пыль. От памятника Ленину остался лишь пьедестал.
Сдерживая волнение, Валя первой прошла в калитку.
Из подъезда левого крыла саперы выносили ящики и аккуратно складывали в штабель. Под их тяжестью саперы сгибались, и, когда подходили к штабелю, снимать ящики со спины им помогали другие солдаты.
— Трелюют! — весело сказал Алешка. — Нашу, Змитрок, славу трелюют!
— Эт… — сморщился Прибытков.
— Чего ты эткаешь? Ну, чего? Ты только подумай, что мы спасли!
— Думал, Костусь…
— Сейчас он тебя, Валя, поводит по своим катакомбам — тогда увидишь. С завязанными глазами может водить. Я его теперь бы комендантом или, начальником охраны назначил. Вот был бы комендант!.. Эй, дядя! — крикнул он часовому, стоящему с автоматом на груди у штабеля. — Охраняем?
Часовой повернулся и спокойно предупредил:
— Граждане, тут ходить запрещено.
— Ну, это, браток, смотря кому, — по-дружески усмехнулся Алешка.
— Ваш пропуск!
— Это можно. Вот он, — сделал широкий жест Алешка, — твои ящики с толом и десять этажей в придачу. Хватит, дядя?
— Ваш пропуск, гражданин! — сердито повторил часовой, обращаясь уже к одному Алешке.
— Я же тебе говорю, милый ты человек, вот он. Видишь?
Саперы, услышав пререкания, остановились, прислушиваясь.
Часовой выпрямился и положил руку на автомат.
— А ну-ка, исчезайте отсюда!
Алешка побледнел, взглянул на Валю, но не остановился. Лицо его сразу заострилось, тонкие ноздри затрепетали.
— Ты кого пугаешь? — огрызнулся он. — Если бы не мы, тебе, может, и охранять нечего было бы. Кому ты тут уставы показываешь?
— Стой!
Но Алешка словно не слышал его.
Часовой сделал шаг назад, поднял автомат и дал очередь вверх. В лязге и грохоте машин, двигавшихся по площади, она прозвучала еле слышно. Но на нее обратили внимание даже танкисты, стоявшие в открытых люках, и пехотинцы с бронетранспортеров.
— Костусь! Прибытков! — крикнула Валя, бросаясь за ними.
Алешка и Прибытков остановились.
— За кого он нас принимает?! — обиженно запротестовал Алешка, когда Валя и саперы подбежали к ним. — Что же это такое?
Он кусал ногти и исподлобья метал на всех гневные взгляды. Обида и злоба душили его, рвались наружу.
— Это порядок, дорогой товарищ, вот что такое, — сказал один из саперов.
— Ой ли? Так только с врагами поступают.