— Помехи.
— Ладно, я пошел. Я еще не ужинал, — сказал Хоакин.
— Как у тебя дома?
— Нормально. После Антонии съехала Ауреа. Теперь остался только Рамиро, но и он не надолго. Ему скоро дадут квартиру.
— Ты доволен?
— Еще бы!
— Когда все уедут, квартира будет твоя?
— Да.
— Ну ладно. Куда тебе спешить, давай выпьем пивца у Иларио.
— Хорошо, один стакан — и пойду.
Для того чтобы попасть в таверну, следовало толкнуть стеклянную дверь и подняться на одну ступеньку. Стойка была поделена на две части. Одна, обитая цинком, со стенкой из белого кафеля, предназначалась для пива. Здесь располагались краны от пивных бочек и аперитивы. У другого конца стойки, меньшего по размерам и отделанного деревом, отпускали вино клиентам, являвшимся со своей посудой: бутылями и кувшинами.
— Клянусь тебе, я своими глазами видел в цеху листовку, — утверждал рабочий, стоявший у стойки. Заметив вошедших приятелей, рабочий замолчал.
— Роток на замок, на горизонте мавры! — смеясь, крикнул кто-то из глубины зала.
— Это свои, — успокоил хозяин таверны.
— Брось ты.
Они подошли к стойке, где отпускали вино.
— Давай пойдем куда-нибудь в воскресенье, — предложил Антон.
— Пока нет, вот когда это кончится, — ответил Хоакин. И тут же спросил. — А сколько времени?
— У меня нет часов.
— Да, без часов паршиво. Никогда не знаешь, сколько времени. Мне обязательно надо купить часы.
— Из Танжера привозят за сходную цепу.
— Сейчас десять минут одиннадцатого, — сказал хозяин таверны с другого конца стойки. Он повесил свои наручные часы на горлышко бутылки.
— Мне уже пора, Антон.
— Допей свое пиво.
Хоакин допил то, что оставалось в стакане.
— Ну, смотри не попадайся. Пойду схожу в кино с сестренкой. Давно уже не водил ее.
— Когда начало?
— В десять сорок пять. Но я не хочу пропускать хронику.
— Ну, приятного развлечения.
— А тебе всяческой удачи.
Хоакин поднялся по лестнице и вошел в квартиру. Дверь в комнату Рамиро была открыта, и он пожелал доброго вечера всему семейству, сидевшему за передвижным столиком.
— С невестой гулял? — спросила Бланка.
— Да. Гуляли по Дееса де ла Вилье. Очень хорошо, — ответил Хоакин.
— Пользуйся, пока холостой. Пока ты вольная птица. Вот женишься, пойдут детишки, носа за порог не высунешь, — заметил Рамиро.
— Можно подумать, будто ты сидишь дома, привязанный за ногу к кровати. Да ты больше бываешь на улице, чем дома, — возразила Бланка мужу.
— Так я работаю.
— Мы тоже несколько раз гуляли в Деесе, помнишь? — сказала Бланка.
— Ходили в Г’оррис, закусочную, рядом с какими-то сиротскими интернатами.
— Мы там танцевали, — подхватила Бланка.
Супруги замолчали, словно отдавшись далеким воспоминаниям.
— Вы слышали насчет бойкота транспорта? — спросил Хоакин.
— Да, — ответил Рамиро. — Мне рассказывали товарищи из районного отдела. Нам приказали не обращать на это внимания и пользоваться транспортом.
— Но ты не станешь, — сказала Бланка.
— Еще не знаю. Там видно будет. Вообще-то такая забастовка глупость. Тем, что будешь ходить пешком, многого не добьешься.
— Пойду поужинаю, — сказал Хоакин.
Он прошел в столовую и открыл окно. Слабый, белесый свет растекался по двору. Раздавался смех и тихие разговоры; в первом этаже привратник ругал жену.
— Почуяли страх. Этот и подобные ему стали теперь бояться. — Хоакин, прислушавшись к голосу привратника, вспомнил то время, когда этот тип орал и наводил ужас на всех во дворе.
Постояв у окна, Хоакин прошел в туалет, причесался. В туалете на гвозде висело какое-то женское тряпье, старые брюки.
Когда он вернулся в столовую, его ждал ужин. Мачеха раскладывала приборы.
— Ты пойдешь куда-нибудь? — спросила она.
— Да, — ответил он. — Завтра же воскресенье.
— Для меня все дни одинаковы. Что воскресенье, что будни. Одним только и хороши воскресенья. На работу ходить не надо. Но зато дома всегда работа найдется. Как тебе приготовить яйцо?
Хоакин не ответил. На столе рядом с кувшином с холодной водой дымилась тарелка супа. Мария сидела напротив Хоакина, опустив глаза в тарелку.
— Как тебе приготовить яйцо? — снова спросила она.
— Как хочешь.
— Мне все равно, что тебе готовить, яичницу или омлет.
— Давай тогда яичницу.
За ужином Мария не переставала жаловаться на свою горькую судьбу. Хоакин пристально посмотрел на нее. Мачеха выглядела мрачней и грустней обычного. Она говорила и говорила тихим, монотонным голосом, ни на кого не глядя, словно сама с собой, словно ей было наплевать, слушает ее кто-нибудь или нет.