Однажды Энрике услышал, что по громкоговорителю его вызывают на допрос в большой барак. Когда он переступал порог конторы, ноги его сильно дрожали. По лагерю распространялись слухи о людях, вызванных на допрос и больше уже не возвратившихся назад.
В конторе стояла такая удушливая жара, что Энрике почувствовал тошноту. Однако, несмотря на зной, его била дрожь.
— Тебя зовут Энрике Гарсиа?
— Да.
— Ну так подпиши вот здесь. И можешь идти, ты свободен. Через две недели явишься в мадридскую капитанию.
Он взял бумагу и направился к бараку охраны. Дежурный внимательно просмотрел его документы и только потом приказал отворить опутанные колючей проволокой ворота.
Выйдя за ворота лагеря, Энрике оглянулся. Солдаты на дозорных башнях сидели у пулеметов. Не останавливаясь, Энрике направился прямо в Мадрид.
Поезда почти не ходили. Все станции были забиты беженцами, возвращавшимися домой. И никто не знал, когда отправится поезд или когда он доберется до места назначения. Составы подолгу простаивали без паровозов, и люди вылезали из вагонов, чтобы размять ноги и поискать еды в том городке, где застрял поезд.
А когда паровоз наконец прицепляли, люди штурмовали вагоны и устраивались кто как мог: одни ехали на буферах, другие — на крыше, третьи — где отыскали свободное местечко.
Энрике расположился на полу товарного вагона. Рядом с ним ехала семья: муж с женой и двое детей. В другом конце вагона дремали еще несколько человек.
Женщина разогревала на жаровне бобы.
— Подложи под низ кусок железа, не ровен час посыплются искры, — предупредил мужчина.
Энрике, не евший уже два дня, не мог оторвать глаз от кастрюли.
— Нет, — ответил мужчина. — Мы не из Мурсии. Мы приехали в Мурсию, как только началась война. Я служил во вспомогательных войсках. У меня нет трех пальцев на правой руке, — сказал он, словно извиняясь.
— Да помолчите вы, спать не даете, потом расскажете свою историю, — раздался недовольный женский голос из глубины вагона.
— Уже одиннадцать часов, не понимаю, чем вы возмущаетесь, — возразила женщина, разогревавшая бобы.
В вагоне пахло потом и дымом.
— Надо бы отворить дверь и немного проветрить.
— Хорошо, — сказал Энрике. У него страшно ломило ноги, но он встал и попытался сдвинуть тяжелую дверь товарного вагона.
— Погоди, — сказал мужчина, возвращавшийся из Мурсии.
Поезд медленно катил среди заброшенных полей. Было свежо, и Энрике раскатал рукава гимнастерки. Потом тяжело опустился на шинель.
Муж с женой о чем-то тихо беседовали в своем углу, детишки затеяли шумную возню.
— Смотри, Ансельмо. Как бы дети не вывалились на рельсы, — забеспокоилась мать.
— А я видел мышонка, — сказал один из малышей, обращаясь к Энрике.
— Он был малюсенький-малюсенький, а хвост во какой длинный, — добавил другой мальчик.
— А где он теперь? — спросил Энрике, беря малыша за руку.
— Убежал.
— А у нас дома были куры и кролики, — стал рассказывать старший из мальчиков.
— И еще лошадь.
— Лошади красивые животные, в начале войны у меня был отличный конь.
— А как его звали? Нашего звали Мавр.
— У моего была кличка Кордовец.
— А меня зовут Антонио.
— А меня — Эмилин.
— Ты был на войне?
— Да.
— А в наш дом в Мадриде попала бомба.
К Энрике, беседовавшему с детьми, подошла их мать.
— Совсем вас заговорили, — сказала она.
— Да нет, они очень славные ребята.
— Вы, кажется, едете один?
— Да, сеньора.
— Мой муж приглашает вас пообедать с нами. Ничего особенного, пустые бобы.
— Пилюли доктора Негрина[8].
— Я их очень люблю, они вкусные.
— Я вам очень благодарен, со вчерашнего дня ничего не ел.
— Боже мой! Со вчерашнего! Пойдемте, пойдемте с нами! Вы представить себе не можете, как мне жалко наших солдат. Бедняжки ни в чем не виноваты. Может, оттого, что у меня у самой мальчишки, но уж больно мне жалко матерей. Не дай бог, чтобы с моими детьми приключилось такое.
— Значит, вы только освободились из концлагеря? — спросил мужчина.
— Да, просидел три месяца с лишком, — ответил Энрике.
— Как странно, что вас отпустили, а я слышал, что всех, кто попадает в концлагеря, отсылают на принудительные работы.
— Я сам толком не понимаю, но ни о чем не спрашиваю. Выпустили, и вся недолга.
— Может, потому что забрали уйму людей, девать их некуда.
— Может, поэтому, — согласился Энрике.