— Могла бы сходить к этому своему дружку с телефонной станции: может, куда порекомендует или хоть денег даст взаймы.
Мария отказывалась, но всякий раз с меньшей настойчивостью. Тогда Матиас набрасывался на нее с оскорблениями и бранью.
Хоакину, который несколько раз присутствовал при потасовках отца с мачехой, история эта представлялась грязной и отвратительной.
Отец с сыном тоже успели поссориться. Во время последнего семейного скандала Хоакин не сдержался:
— Хватит, отец, довольно. Оставь ее.
Мария, сжавшись в комок, забилась в угол спальни и исподлобья смотрела на пасынка. В ее взгляде было что-то странное, звериное. От Матиаса ее отделяла только кровать, за которую она спряталась.
Мария вытянула перед собой руки, словно загораживаясь от ремня, которым размахивал Матиас.
— Ты пьянчуга! — кричал Матиас.
Окно, выходившее в гараж, было открыто. Солнце разноцветными зайчиками играло в его стеклах.
— Я тебе покажу, сука проклятая!
Жена отвечала на ругань из своего укрытия. Ее тоже захлестнула волна злобы.
— Сперва сам посылаешь меня к нему, а потом бьешь за то, что пошла. Сукин сын! Сволочь, вот ты кто! Сволочь и сутенер!
Ремень просвистел в воздухе и опустился на плечи и руки Марии. Она взвыла от боли и бессилия.
— …сволочь!
Он ударил ее снова. На правой руке Марии вздулась кроваво-красная полоса.
— …сутенер!
Она сидела, скрючившись в своем укрытии. И несмотря на боль, сдерживала рыдания.
— Посылаешь к нему за деньгами.
— Оставь ее! Я сказал, довольно!
Хоакин схватил отца за руки. Вспотевшее лицо Матиаса было перекошено от злобы. Вены на висках вздулись, как толстые веревки, казалось, вот-вот лопнут.
— Не суйся не в свое дело! — крикнул он сыну.
Хоакин крепко держал отца за руки, не обращая внимания на его крики. С пола доносились стоны мачехи.
— Когда-нибудь он меня убьет, Хоакин. Непременно убьет.
— Как ты смеешь? — вопил Матиас.
— Оставь ее в покое.
— И это ты, щепок, говоришь своему отцу!
— Послушай, — сказал Хоакин. — Давай поговорим серьезно. Все дело в том, что ты не умеешь противостоять трудностям. Если у тебя нет двух дуро в кармане, ты готов головой в омут броситься, и плевать тебе на то, как жена достает эти деньги. Но стоит тебе получить деньги, как ты начинаешь корчить из себя оскорбленного. Надо взять себя в руки. Многие живут похуже тебя. Тебе не хватает только работы. А без еды ты еще не оставался. Другие вон по тюрьмам сидят.
— Так и знайте, — не поднимая глаз, процедил Матиас, — так и знайте. Однажды проснетесь, а меня и след простыл. Ни она, ни ты больше меня не увидите.
— Делай что хочешь.
— Этого еще не хватало, — ворчал Матиас. — Чтобы мой собственный сын стал на сторону этой… Только этого не хватало. Так и знайте, однажды проснетесь, а меня и след простыл.
Разругавшись с сыном, Матиас хлопнул дверью и вышел на улицу.
Хоакин был худым высоким пареньком. В четырнадцать лет он уже работал учеником в механической мастерской. Получал полторы песеты в день и читал все, что ни попадалось под руку. Когда умерла мать — это случилось в первый год войны, — ему исполнилось пятнадцать лет и он был полон любопытства ко всему окружающему. Он видел, как, озаряя ночи, полыхали пожары, слышал на улицах свист пуль. Познал голод и страх. Играя, облазил все пулеметные точки на баррикадах в своем квартале. Впервые в жизни проводил девушку. Поступил в среднюю школу и записался в ИФС[9].
Когда войска Франко вступили в Мадрид, ему исполнилось семнадцать. И снова он познал голод и страх, нестерпимый голод и не изведанный дотоле страх. Хоакин бросил школу, чтобы поступить в пекарню. Хозяин позволял ему пробовать свежевыпеченный хлеб. И хотя работа не очень нравилась Хоакину, он был доволен. По крайней мере дома было одним ртом меньше.
Однажды старший пекарь сказал ему:
— Не думай, что хозяин позволяет тебе обжираться просто так, у него свой расчет. Так он поступает со всеми новичками. Ты набиваешь брюхо горячим тестом и не трогаешь пирожных, а они куда дороже.
Хоакин очень быстро подружился с пекарем.
— Знаете, сеньор Хуан, не по мне профессия пирожника. Меня больше привлекает техника.
Часто они обсуждали разные вопросы. Сеньор Хуан умел слушать и затем высказывал Хоакину весьма справедливые суждения о многих вещах.
— Значит, так. Ты, я и все трудящиеся — мы образуем один класс. Но пока мы не осознаем, кто мы, пока не поймем все как следует — а это, между прочим, проще простого, — мы ничего не поделаем. Повторяю, все мы принадлежим к одному классу, и класс этот — рычаг, который движет миром. В производстве мы первые: мы печем хлеб, строим дома, делаем моторы. Словом, все производим мы. Но как только дело доходит до распределения и руководства, нас никто не зовет. Нам лишь платят, чтобы мы могли питаться и иметь силы для работы.