Гул станков немного стих. Солнечные лучи едва касались верхнего края забранных решеткой окон.
— Что стряслось с этим ключом? — спросил у Хоакина кладовщик.
— Ничего, просто немного сорвалась резьба.
— Это у тебя сорвалась резьба. Мог бы поаккуратней обращаться с инструментом.
— Подумаешь, ничего особенного, — сказал Энрике, отдавая кладовщику свои инструмент. — Этот ключ уже совсем старый.
— Никакой он не старый. Это у Хоакина руки как крюки.
— Ладно, не придирайтесь. Уж у кого крюки, так это у вас. Не будь войны, до сих пор ходили бы за плугом в своей деревне.
Хоакин испытывал неприязнь к кладовщику. Эта антипатия была взаимной: кладовщик придирчиво просматривал инструменты, которые юноша сдавал ему, и всегда обнаруживал какой-нибудь дефект. И всякий раз, когда у них возникал спор, Хоакин думал, что только ради одного на свете ему бы хотелось быть сильным и крепким или по крайней мере иметь мощную правую: чтобы одним ударом в подбородок свалить этого мерзкого типа. Но набить физиономию здоровенному баску-кладовщику было явно несбыточной мечтой.
Хоакин мылся и причесывался у колонки, рядом со складским двором завода. Накинув пиджак на комбинезон и прихватив учебники, он вышел на улицу как раз в то время, когда заканчивали работу девушки-сверлильщицы.
Все двигались медленно. Вечерний воздух дышал жаром. Девушки шли с шумом и смехом, довольные, что наконец после долгого и тяжелого рабочего дня могут вдохнуть свежий воздух.
Подружки рассказывали друг другу о своих делах, о любовных приключениях. О танцах, на которые собирались пойти с париями из своего квартала.
— Слышала, как я отчитала нашу дежурную? — спрашивала одна девушка.
— Она большая стерва, — отвечала другая.
— Поругалась с ней из-за ее придирок. Стоит кому пойти в уборную, как эта стерва кидается к дверям считать, сколько минут ты там просидишь. Вот я ей и сказала: у вас нет никакого товарищеского чувства. Если мы идем передохнуть чуток в уборную, то только потому, что вы целый день шпыняете нас.
— Ну, рассказывай, как у тебя дела? — спросила другая девушка подругу. — Оставила своего Хулиана?
— Еще не знаю, — отвечала молодая работница. — Я с ним поссорилась.
— Почему?
— Такой номер выкинул в воскресенье, нахал паршивый. Отправился с приятелями на футбол и проторчал там до семи часов.
На крышах лачуг, лепившихся возле завода, лежали, греясь в лучах заходящего солнца, их обитатели. На свалке играли ребятишки, кубарем скатываясь с куч мусора. За улицей, по которой проходил трамвай, на песчаном пустыре лаяла собака.
— Ну что, поехали? — сказала одна из девушек.
— Куда? — спросила другая.
— Как куда? В Мадрид.
— Я не поеду. Я — домой.
— И когда ты побойчее станешь? Все торчишь у материнской юбки.
— У меня дома полно дел.
— Ну и скучища с тобой, подохнешь.
Хоакин шел рядом с девушкой. Звали ее Анита.
— Сколько тебе лет? — поинтересовался Хоакин.
— Семнадцать.
Девушка кокетничала с Хоакином; у нее были подкрашены глаза и губы. Она вызывающе смеялась.
— Что, нравлюсь тебе?
Хоакин посмотрел на свою спутницу, в ее красивое лицо. Девушка изо всех сил старалась скрыть хромоту.
— Нравишься.
— Осторожней с Хоакином, Анита! У него бесстыжие глаза, — рассмеялась, проходя мимо, подружка Аниты.
— Еще, чего доброго, сделает тебе ребеночка, а потом ищи ветра в поле.
— Это тебе следует опасаться твоего Хулиана. Вы вон как давно гуляете. А от гулянки, известное дело, недалеко и до всего прочего, — отпарировала Анита.
Девушка повернулась лицом к солнцу. Казалось, она старалась привлечь к себе внимание Хоакина.
— И всегда-то ты таскаешь свои книжки. Дал бы мне почитать одну. По воскресеньям такая скукота.
— Разве ты никуда не ходишь?
— Хожу в кафе послушать музыку. Подружки бегают на танцы в Просперидад. А я, сам понимаешь, — сказала она, глядя на свои ноги, — танцевать не могу.
— Я обязательно принесу тебе какой-нибудь роман.
— Только принеси хороший. Я люблю, чтобы в романе был счастливый конец.
Подойдя к трамвайной остановке, они остановились. Анита жила недалеко от завода. По пыльной дороге она пешком направилась в свой маленький домик в предместье.
Он ходил взад-вперед по платформе номер один. Сюда должен был подойти поезд. Так он прочел на металлической табличке у тупикового заслона, преграждавшего пути.