— Надеюсь, покойная исповедалась? Не так ли?
Всех обескураживало и пугало присутствие священника. Всем хотелось, чтобы он скорее закончил свое дело и ушел.
— Мы ничего не знаем. Мы никого не вызывали, — сказал Антонио, встрепенувшись.
Священник смотрел на него осуждающе и качал головой.
— Это первое, что следует делать. Без исповеди…
Наступила тишина, племянники сгорали со стыда, не осмеливаясь ни поднять глаза, ни произнести хотя бы слово. Служка рассеянно слушал музыку по радио.
Священник, возмущенный, возвысил тон:
— К смерти следует готовиться, следует препоручать душу господу, дабы он простил нам наши прегрешения.
— Послушайте, падре, а это что-нибудь стоит?
Священник обернулся на голос.
— Это бесплатно, все это бесплатно!
Затем, все еще возмущенный, повернулся к покойной. В руках он держал молитвенник. Священник медленно начал читать древние слова, которые произносят над усопшим. «Аминь», — сказал служка и вышел следом за священником.
Хоакин, не вставая со стула, слушал разгоравшуюся ссору.
— Наверняка это сделала сеньора Мерседес, — сказала Мария. — Она всегда сует нос куда не надо. Только она и могла пойти в церковь и позвать священника.
— Наверно, — ответил Хоакин, снова углубляясь в учебник. «Ядро состоит из положительно заряженных частиц, каждая из которых…»
Они как раз сели ужинать, когда племянники доньи Пруденсии собрались уходить.
— Завтра придем на похороны, — заявили они.
Ужинали только отец с сыном. Мария легла спать. Перед тем как лечь, она завела с Матиасом разговор.
— Завтра дашь мне денег.
— Не знаю, куда ты их тратишь.
— На три дуро, что ты мне даешь, никак не управишься.
Хоакин после ужина читал газету. На первой странице красовались пространная речь и фотография весьма известного генерала.
Он просмотрел немецкие военные сводки, единственные, какие печатала пресса: «Наши войска, наступая победным маршем, с боями захватили вражеские укрепленные позиции. Сорок тысяч пленных… Города Ковентри и Лондон были подвергнуты массированным налетам нашей авиации. Замечены огромные пожары…»
Война разгоралась. Немцы продвигались по русской земле. Хоакин с интересом следил за этим наступлением. Ему казалось, что в Европе назревают важные события. Он надеялся, как и многие испанцы, что все устроится, как только Германия потерпит поражение.
— Пойду лягу спать, — сказал Матиас.
— Я тоже. Завтра рано вставать, — ответил Хоакин.
Все погрузилось в темноту. Лишь слабый луч лампадки, горевшей в комнате доньи Пруденсии, проникал в коридор. И хотя свет этот был едва приметен, он мешал Хоакину заснуть. Время от времени раздавались голоса соседей па других этажах, рокотание автомобильного мотора в ремонтной мастерской в переулке. Громкое тиканье будильника.
Свет, сочившийся в коридор, мешал Хоакину уснуть. Невольно на память приходили слова священника о том, что следует готовиться к смерти, что жизнь мелка и преходяща и что все люди, и бедные и богатые, равны перед богом. Эти мысли были чужды Хоакину. Он понимал, что возлагать надежды на иной, потусторонний мир — значило оставлять мир реальный в руках проповедников смирения, тех, кто утверждает, что собственность священна, что бедняки должны покорно, без протеста и возражений, без зависти к богачам ждать царствия небесного.
Он вертелся с боку на бок в кровати, отворачивался к стене, пытаясь спрятаться от назойливого блеклого света, но все было напрасно. Хоакин привык спать на правом боку, и эта привычка оказалась сильнее желания заснуть. Он встал. Опустил ноги на пол: приятно было ощущать ступнями прохладный плиточный пол. Подошел к окну, взял кувшин и напнлся. Вода холодной змейкой побежала по груди.
Он прошел по коридору до комнаты доньи Пруденсии. Погасил лампадку и закрыл дверь. Вернулся к себе, нырнул в кровать и вскоре заснул.
Через несколько дней комнату доньи Пруденсии сдали внаем. Новой жиличке ничего не сказали, памятуя о том, что многие боятся спать там, где лежал покойник.
— Сколько платить? — спросила женщина.
— Тридцать дуро в месяц, с правом пользоваться кухней.
— А мебель?
— Та, которую вы привезете с собой, — ответил Матиас.
— А вы покрасите комнату? Стены немного грязные.
— Да, побелить можно будет.
Новую квартирантку звали Аида Лопес. По ее словам, она овдовела в начале войны. На вид ей было лет сорок. Она носила очки.