— Мне надо, чтобы кто-то принимал участие в моем деле, следил за порядком в доме. Дочки мне не помощницы. Одна заделалась студенткой и даже не заглядывает в лавочку, чтобы, не дай бог, не испачкаться. Выросла белоручкой, кисейной барышней. А другая, похоже, связалась с Эулохио, и ее не заставишь заниматься домашним хозяйством ни за что на свете. Вот я и не осмеливаюсь сказать им о наших с тобой отношениях. Чего доброго, поднимут меня на смех. Придется дать им затрещину. Отцу трудно говорить о подобных вещах своим детям, особенно если эго девчонки.
Аида снова кивнула в знак согласия. Конечно, она все понимает. Она уже не ребенок, да и ей хочется иметь свой дом, как положено, чтобы жить, как настоящая сеньора.
— Когда-нибудь тебе все же придется решиться, — сказала она.
— Да, — ответил дон Хосе без особой уверенности.
Развалясь на стуле и закрыв глаза, Аида мечтала. Ей казалось, что она взвешивает тряпки и подсчитывает выручку. А потом прибирается в большом доме, своем доме. С тех пор как умер Хулиан, да будет земля ему пухом, у нее не было счастливой минуты, пока она не познакомилась с доном Хосе.
— Я приметил одни туфельки. Вот подойдут тебе! На среднем каблуке, с красивым узором. Поставим подметки, будут совсем как новые.
Мария иногда ужинала с ними. Сначала она кружила у двери Аиды, принюхиваясь к вкусным запахам. Потом, наконец решившись, тихонько стучалась и просила позволения войти. О чем-нибудь спрашивала дона Хосе и тут же затевала общий разговор.
— Ну, как у вас идут дела?
— Дело идет как по маслу. Люди теперь голодают и тащат продавать все, что попадется.
— Больно все подорожало, дон Хосе, — объясняла Мария.
— Да, у меня порой у самого сердце разрывается на части, когда гляжу на них, но уж такая моя профессия.
— Столько горя кругом! — жалостливо вздыхала Аида.
— Да вот, к примеру, сегодня, чтоб не ходить далеко, — говорил старьевщик, — пришла одна женщина продавать свое обручальное кольцо. По ее словам, единственную ценную вещь, какая у нее осталась. Похоже, ей надо было отнести передачу в Йесериас. Муж ее сидит в тюрьме за политику.
— С полицией связываться — последнее дело; сегодня одни, завтра другие, а расплачиваются за все всегда бедняки, — заметила Мария.
— Всегда так, — поддержала ее Аида.
Дон Хосе восхищался людьми, занимающимися политикой.
— Вот Рузвельт — парализованный, а какими делами ворочает.
Другим политиком, вызывавшим его удивление, был Муссолини.
— А ведь он был социалистом! Но теперь совсем не то. Ватикан да этот паяц с усиками Чарли Чаплина, по прозванию Гитлер, совсем сбили его с панталыку.
Сталина он тоже считал крупной фигурой, что бы там ни говорили. Но особой его любовью была Франция.
— В молодые годы я бывал за границей. Жил в городе под названием Тулон. Ох и корабли там! Ясное дело, японская эскадра…
Скупщик разваливался в кресле.
— В Тулоне я работал грузчиком в порту, таскал мешки. Тяжелая работенка, но зато заколачивал изрядно.
Когда у дона Хосе развязывался язык, остановить его уже было невозможно; он говорил и говорил, пока в уголках рта не появлялась слюна.
— А не принести ли вам бутылочку винца, сеньора Мария? Я угощаю.
Мария рассказывала ему о Франции и о том времени, когда она работала кондукторшей трамвая. Дон Хосе много смеялся над ее рассказами и подбивал ее пропустить еще стаканчик вина.
— Выпьем за Францию, за то, чтобы она скорее освободилась от немцев, — предлагал тост дон Хосе. После ужина жених с невестой отправлялись в кафе на площадь Кеведо послушать радио. В зимние вечера они пили кофе с молоком. А если эти походы случались летом, заказывали оршад.
Мария чувствовала себя на верху блаженства. Аида была добрая женщина, а уж о доне Хосе и говорить не приходилось, таких, как он, немного сыщешь на свете.
Энрике с Аугусто возвращались домой. Выйдя из ворот завода, они пересекли улицу Лопес де Ойос.
— Подождите немного! — крикнул им Хоакин.
Они остановились у табачного киоска. Энрике купил две сигареты, разломил одну на равные части и половинку дал Аугусто.
Рабочие стояли посреди тротуара, недалеко от пустыря. Напротив, у трамвайной остановки, толпились их товарищи. Аугусто сворачивал самокрутку, слюнявя языком папиросную бумагу. Сначала от середины до одного края, потом до другого. Наконец он закурил. Вместе с Хоакином подошли Селестино и его двоюродный брат Антонио.
— Пошли пешком до «Диего де Леон»? — предложил Хоакин.
— Пошли, — согласился Аугусто.