— Четыре красного, — заказал Антон.
— Перед танцулькой всегда хорошо прогреться изнутри, тогда из тебя словечки прут, как из проповедника, — сказал Неаполитанец, одним махом опрокидывая в рот стакан вина.
В углу таверны играли в карты солдаты. На столе перед ними стояла бутылка белого вина, и они то и дело прикладывались к ней.
— Как только демобилизуют, сразу смотаюсь в деревню. Ох, и наверну я краюху хлеба с салом, так, чтобы за ушами трещало.
— Я тоже поеду. В Мадриде ничего, но все же паршиво, когда в кармане ни шиша. У родителей разве попросишь? У них у самих туго. Мой старикан батрачит, у нас своей земли нету! — заметил другой солдат.
Прихлебывая из стакана, Хоакин смотрел на прямоугольник света в проеме двери. Заиграла музыка, и девушки пошли танцевать друг с дружкой. Проплывая мимо двери, они строили ребятам рожицы и кричали:
— Эй вы, рохли!
Хозяин таверны доставал воду из колодца в углу двора: он поливал землю, чтобы прибить пыль. Это был сильный, широкоплечий, с могучими руками мужчина.
— Он бывший боксер. Участвовал в состязаниях на стадионе Г аса.
— Какой он боксер! Его только дубасили по морде.
— Верно, он был «грушей», — пояснил Неаполитанец.
Солдаты продолжали неторопливо беседовать.
— Мне только два раза морду набили, — говорил один.
— Тогда никто не хотел идти добровольно, вот и стали вербовать в Голубую дивизию.
Неаполитанец мурлыкал песенку.
— Давайте купим пачку «Буби» на четверых? — предложил он друзьям.
— Тебе, видно, вино ударило в голову. Пачку «Буби»!.. А «вырви глаз» не хочешь? Сразу протрезвеешь. Мы что, магнаты, чтобы курить светлый табачок?
Девушки продолжали танцевать одни, без парней.
— Ну что? Прошвырнемся чуток с бабами, — сказал Рыбка.
— Пошли.
Музыканты играли пасодобль. Хоакин и Антон, выйдя во двор, разлучили Кармен с девушкой, с которой она танцевала.
— Привет, — сказал Хоакин девушке.
— Привет, — ответила она.
— Я что-то тебя не знаю, ты, наверно, тут первый раз?
— Да.
— А как тебя зовут?
— Меня зовут Пепита.
— Угу.
— А ты Хоакин, верно?
— Да. А ты откуда знаешь?
— Да уж знаю. Подружки сказали.
— Ты работаешь в красильне?
— Нет, в пекарне, на раздаче.
— Ну, при нынешней голодухе у тебя, наверно, полно женихов. Такое место — золотое дно, — пошутил Хоакин.
— Нет у меня никаких женихов. А ты кем работаешь?
— Токарем на заводе, а вечером хожу в школу.
— Ух ты! — воскликнула девушка. — Студенты — самые отпетые хулиганы.
— Никакие не хулиганы, просто мы любим хорошеньких, таких, как ты, например, — галантно заметил Хоакин.
Антон танцевал с Кармен. Подняв голову и устремив взор в одну точку, он не опускал глаз, пока не прекращалась музыка.
— Ты что танцуешь, как деревяшка, слезай с облаков. Небось не в раю с праведниками!
— Я немного задумался, — отвечал юноша.
— Над чем? Уж не над таинством ли воплощения? Ладно, хватит думать, давай лучше расскажи что-нибудь. Видал вон, как Хоакин с Пепитой? Норовят улизнуть в темноту, а ведь только познакомились.
Сгущались сумерки. С ближайших полей доносился шум ветра. Вечернего ветра, который тихо колыхал бумажные колокольчики и китайские фонарики, развешанные на проволоке. Проволока эта тянулась от навеса над входом до ограды таверны. Хозяин зажег свет.
— Отодвинься немножко, от тебя пахнет вином.
Рыбка был неизлечим. Если уж он обнимал девушку, ничто не могло его оторвать от подружки. Он прижимался изо всех сил.
— Я только три стаканчика красного выпил.
— Да, три стаканчика. С тех пор как ты заделался «рыбаком», такую «мерлузу» таскаешь домой, что даже моя мамаша не отказалась бы.
— Не будь недотрогой, детка.
— Я недотрога?!.. — Девушка рассвирепела. — Ох, уж эти мне дураки да пьянчуги. Все на один лад: руки распускать только и умеют.
— Не сердись, Луиси. Ты же знаешь, я люблю тебя больше, чем рисовую кашу с молоком. Просто от тебя меня развозит.
Девушка, отстранясь от Рыбки, засмеялась.
— Рыбка, — сказала она, — да ты просто нахал. И не растешь-то из-за своего плутовства. — И тут же добавила: — А теперь угости меня чем-нибудь.
— Все, что ни пожелаешь, моя прелесть. Давай пригласим остальных.
Неаполитанец, танцуя, прищелкивал языком.
— Он, наверно, с Эухенией. Она порхает почище ласточки, — сказал Хоакин. — Пошел ее разыскивать.