— Ладно, оставь эти фартуки и иди приготовь обед. Порежь немного лука и положи крови в кастрюлю.
Окно в кухне было открыто, и со двора доносился гул женских голосов. Слышались разухабистые песенки и крики мужчин, требующих от жен поскорее накормить их обедом.
— Когда режешь лук, положи на голову луковую шелуху, тогда глаза слезиться не будут, — советовала Мария.
Ауреа, помешивая ложкой бобы в горшке, рассказывала Марии и Антонии, что с ней приключилось, когда она возвращалась из Гастамбиде от дочки хозяина.
— Случилось это чуть подальше футбольного поля, где сейчас строят дом. Бегут двое мужчин, а за ними гвардейцы, преследуют. Открыли стрельбу, и оба беглеца скрылись на стройке. Я помертвела от страха, чуть в штаны не напустила, спряталась в подъезде. Гвардейцы кричат рабочим, чтобы задержали беглецов, но каменщики и ухом не ведут…
Матиас и Хоакин — была суббота, и Хоакина отпустили из казармы домой — дожидались в столовой, когда Мария принесет им поесть. Услышав рассказ жилички, они пришли в кухню и остановились в дверях.
— Их поймали? — спросил Хоакин.
— Нет, где там. Гвардейцы забрались на дом и тут же спустились. А потом побежали к пустырям возле Университетского городка.
— Боюсь я таких вещей.
— А кто их не боится? — возразил Матиас. — В таких делах не пил, не ел и ни с того ни с сего за решетку сел.
— Уж мне-то не рассказывайте, — сказала Ауреа. — Я так перепугалась.
Повернувшись к Матиасу, она нечаянно задела рукой за горячий горшок.
— Боже мой!
Горшок упал и раскололся. Бобы растеклись по полу кухни в красной луже из перцовой подливки.
— Антония! Мария! Принесите что-нибудь, чтобы подтереть. Да не стойте вы как истуканы!
Мария, замешкавшись, не знала, что делать. Антония, опустившись на колени, фланелевой тряпкой начала подтирать лужу.
— Да не фланелью, дура! Неси ложку и кастрюлю. Думаешь, я выкину добро из-за того, что оно упало на пол? Ах ты проклятая! И ведь там был даже кусок сала. Помыть, и все в порядке, — закончила она, подняв голову и посмотрев на мужчин.
Тетка с племянницей, ползая на коленях, собирали с пола еду. Аккуратно, ложку за ложкой, складывали в кастрюлю.
Антония смотрела на Хоакина, смущенная и раздосадованная, с побледневшим лицом. Хоакин отвел глаза в сторону и вышел из кухни, бормоча ругательства.
В открытое окно доносился голос диктора и разговор соседей с верхнего этажа.
— Альфредо, — спрашивал женский голос. — Пожарить тебе яичницу или будешь есть котлеты?
В кухне все замерло. Словно здесь не осталось ни воздуха, ни даже самой жизни. Антония и Ауреа застыли с ложками в руках, устремив взоры на окно.
Антония поднялась на ноги. До Хоакина донесся ее крик, нечеловеческий, душераздирающий.
— Сволочи! Устроились! Распротак их отца и мать! Пошла бы и отхлестала эту сволочь!
Девушка продолжала кричать. Матиасу стало страшно.
— Не ругайся, детка. Он может навредить нам. Теперь такое время.
Жильцы из других квартир повысовывались в окна. Из проема в проем несся приглушенный вопрос:
— Что случилось? Что случилось?
— Замолчи, Антония. Криком не поможешь, — сказал Матиас.
Антония обернулась к нему. Она все еще держала ложку в руках. Глаза ее сверкали злобой и тоской. И она снова закричала:
— Пусть слышат! И вы слушайте, сеньор Матиас. Это вам надо помолчать. Вы только и умеете, что дубасить свою жену да вопить на футболе. Уж так теперь повелось в Испании!
Все снова погрузилось в тишину. Девушка остервенело грызла свою порцию хлеба, Мария по-прежнему хлопотала на кухне. Тетушка Ауреа не осмелилась вступить в перепалку; она мечтала о квартире, которую обещал ей Гарсиа. Матиас отправился на работу, ворча на баб, которые не умеют держать язык за зубами. Сеньора Аида фальцетом пела песенки в своей комнате.
У Хоакина, молча сидевшего в столовой, душа, что называется, разрывалась на части.
Прошло несколько месяцев. Жильцы в квартире Матиаса продолжали вести свою обычную жизнь. Матиас по-прежнему дрался с женой и угрожал, что бросит ее совсем. Хоакин стал уже бывалым солдатом. Он получал письма от Пепиты и от своего друга Энрике, товарища по заводу. Пепита, хотя и виделась с Хоакином иногда по воскресеньям, каждую неделю посылала ему два письма, в которых подробно описывала все события прошедших дней. Энрике рассказывал заводские новости. У Аугусто рука попала в резальный станок, и ему отхватило палец. Антонио, хотя и продолжал якшаться с попами, ни на шаг не отступал от товарищей в их борьбе за свои права. Произошли небольшие сдвиги в вопросе о сверхурочных часах. «Дела немного улучшаются, друг. Люди начинают просыпаться от спячки и поднимают голос. Мы еще потолкуем обо всем, когда вернешься на гражданку. Помни, нам с тобой есть о чем поговорить!»