— И ты еще жалуешься? У тебя по крайней мере есть свой дом, ты учишься, ты сыт… Что же тогда остается говорить другим?
— А свобода? Если бы я не мечтал, что в один прекрасный день наконец обрету свободу, не стоило бы и жить!
Рот Антонии сурово сжался, лицо стало грустным. Она перестала улыбаться.
— А я не жажду свободы. Свобода сама по себе ничего не значит. Когда удовлетворены все запросы, когда ты материально обеспечен, вот тогда и наступает свобода!
— Человеку свобода необходима! Он должен думать, иметь возможность говорить, высказываться.
— Ты жалуешься? Но скажи, ты когда-нибудь ел картофельные очистки? Глотал изо дня в день гороховую муку? Ходил в благотворительные общества? Нет, не так ли? А я была сыта по горло всем этим, и мне хотелось только одного: забиться в угол и подохнуть! Я жила, как скотина. Знаешь ты, что это такое? Тебе восемнадцать лет, а ты с теткой в одной комнате. И вдобавок еще она вынюхивает, не съела ли ты чего у нее за спиной, словно это тяжкое преступление. И все потому, что она тоже голодает. И эта тетка роется в твоем грязном белье, проверяя, были ли у тебя месячные, и, если, не дай бог, задержка или еще что, она при всех поносит тебя самыми последними словами, обзывает сукой и выпытывает, чем ты там занимаешься со своим женихом. И… О, Луис! Это от голода пропадает менструация и…
— Замолчи!
— Возьми меня куда-нибудь. Уведи с собой. Я буду работать, чтобы ты смог учиться.
Луис стоял растерянный. Не обращая внимания на прохожих, он целовал девушку. Он не знал, что сказать, чем утешить, и только губами осушал ее слезы.
— Прости меня, Луис! Какая я дура. Не обращай па меня внимания. Дай мне твой платок.
Антония вытерла слезы, высморкалась и, улыбнувшись, сказала:
— Ладно, пошли в кафе.
Оставшись один, Луис стал мучительно думать, как помочь Антонии. При расставании она снова и снова повторяла все те же слова:
— Луис, возьми меня с собой!
Но не только грусть навеяли на Луиса ее слова, в груди его вспыхнуло новое чувство, которое он даже не мог сразу определить. Никогда еще нервы его не были так напряжены, никогда еще так не кипела в нем кровь, побуждая его к любви и ненависти.
Мольба о помощи, с какой обратилась к нему Антония, думал он, — это крик всей страдающей Испании, Испании тюрем и расстрелянных борцов, лишенных земли крестьян, голодных и безработных рабочих.
Луис спускался по улице Анча де Сан-Бернардо в сторону площади того же названия. Кругом стояла непроглядная темнота; власти ограничивали в городе пользование электроэнергией. Лишь в немногих окнах теплился едва приметный огонек свечи.
Луис шел, погруженный в свои думы, и не заметил длинной очереди, стоявшей вдоль стены, пока не натолкнулся на испитую женщину, бранившую сына.
Женщина со злобой обернулась к Луису:
— Где у вас глаза? Наскочит такой и…
— Простите, пожалуйста.
Это была очередь в отдел Общественной помощи. Она растянулась до ограды церкви Богоматери Скорбящей. Люди с нетерпением ожидали, когда начнут раздавать бесплатный ужин, поругивая девушек, которые явно не спешили. Девушки из общественной столовой разливали половниками варево по специальным судкам, сделанным в благотворительном заведении.
Пока одна из девушек раздавала еду, другая протыкала компостером обеденные карточки.
— Сегодня похлебка, — говорила женщина из очереди.
— А из чего? — спрашивала другая.
— Из картошки, гороха, риса и трески.
— Если хотите получить карточку, — наставляла соседку одна из женщин, — то первым делом пойдите к алькальду и достаньте у него справку о бедности. В отделе помощи не бог весть что дают, но одинокому человеку прокормиться можно. Мы вот с детишками съедаем апельсин и горячее, а хлеб продаем.
Женщины буквально сражались, чтобы отвоевать себе лишнюю порцию ужина. Они рассказывали девушкам из столовой печальные истории, стараясь их разжалобить и хоть таким способом получить добавку.
Луис поднял глаза и посмотрел на испитую женщину, на длинную очередь женщин и детей. Вот так же приходила и Антония, так же, наверное, подобно другим женщинам, рассказывала жалобные истории. «Где у тебя глаза?» — спросили у него. «А ведь порой хочется зарыть глаза в землю и закричать так, чтобы услышали камни! О, как права Антония! Да, я чистюля, белоручка, человек, не знающий, что такое голод и страх. Человек, не приставший ни к тому, ни к другому берегу. Я Луис Гарсиа, студент факультета права, индивид, которому ничего не нужно, кроме свободы мыслить вслух и громко выражать то, что он чувствует. У меня нет даже денег, чтобы провести время с невестой или купить книги. Но, может быть, в один прекрасный день я все же осмелюсь пойти на риск и…»