— А вы помните, какой был голландский картофель? И чистить не надо было!.. А какой вкусный, рассыпчатый. В салат, бывало, положишь, сдобришь постным маслицем, посолишь, одно объедение. — Муж старушки согласно кивал головой.
— Да, сеньор, совсем иные времена были. Тогда молоко молоком было, а не какая-то там химия, как теперь. Теперь всякие порошки суют. Ума не приложу, к чему все это?
Старушка умолкла, должно быть размышляя над теми временами, когда молоко было молоком, а картофель картофелем из Голландии. Подняв голову, она спросила мужчину:
— А вы знаете, для чего мы голосуем? Что-то мне все эти штучки не по душе. По-моему, одни только неприятности могут приключиться. Ох, как мне нравился король. Однажды я видела его во дворце.
Мужчина улыбнулся.
— Может, мы, бедняки, не разбираемся в теперешних политиках. Должно быть, все из-за этого, — сказала старушка.
Рабочий, по виду каменщик, вышел из здания. Он только что проголосовал и вслух комментировал процедуру голосования:
— Дают бумагу. Специальную, с гербовой печатью. Потом, говорят, надо будет обязательно предъявить ее при получении зарплаты.
Хоакин с Антоном молча скрутили сигареты.
— А мне из пайка хватает всего на два дня. Остальные восемь курю контрабандные, — пояснил Антон.
— Вчера встретил Неаполитанца, у него дела идут шикарно.
— Ну, Неаполитанец подхалим.
— Живет как у Христа за пазухой.
— А меня воротит от его дел, я бы ни за что не смог. Конечно, и ему не всегда спокойно. Как-то рассказал мне, что полиция схватила его приятеля, у которого нашли сотню фальшивых продуктовых карточек.
— Ну и тип! — рассмеялся Хоакин. — А ты, Антон, чем занимался в воскресенье?
— Ходил в тюрьму на свидание с отцом, ходили всей семьей: сестра, мать и я.
— Что он сказал?
— Да что он может сказать? На вид не очень исхудал, но голодает почище собаки у слепого.
— Да, если у нас здесь подводит животы от голода, то уж в тюрьме и говорить нечего!
— Ходят слухи, будто монархисты… — начал Антон.
— A-а, не верю я в эти россказни…
Они замолчали. Антон думал об отце, о посещении тюрьмы.
В вагоне третьего класса быстро установился дружеский контакт между пассажирами. Каждый рассказывал о своем заключенном родственнике, делился надеждой на то, что его скоро отпустят.
— В ООН уже вели разговор на эту тему.
— Дни диктатуры сочтены. Я это из верных источников знаю, — говорила пожилая женщина.
— Вот уж сколько лет слышу об этом.
— А у вас кто в заключении?
— Муж, — отвечала мать Антона.
— А у меня брат сидит с тридцать седьмого. Вот, несу ему немного табака и еду.
— А я ничего не смогла взять из еды, уж больно дорогой проезд. Только благодаря товарищам, которые работали с мужем, и собралась в дорогу. Иногда, по субботам, они приносили мне деньги, — рассказывала одна из женщин.
— Да вы не беспокойтесь, они там все делят между собой, там крепкая организация, — разъяснил женщинам Антон.
— Вот я и говорю, что в ООН поднимался вопрос о политических заключенных. Сама по радио слышала.
— А я в ООН не очень-то верю. Ну, отозвали послов, и что дальше? Все по-старому осталось.
— Я приведу пример с моим сыном. Мы крестьяне, у нас ничего нет: ни мула, ни повозки, ни клочка земли, который мы могли бы обрабатывать. Нам до зарезу нужно, чтобы нашего сына скорей выпустили. Я уж совсем извелся, сил нет батрачить. Вон ей да мне, — старик указал на жену, — если нашего Кристобаля не выпустят, придется пойти просить милостыню. Он у нас единственный сын, и только он может нам помочь. Ему сейчас двадцать четыре года.
Антон, широко открыв глаза, вспоминает подробности поездки к отцу. Перед ним как живое стоит лицо тюремного офицера в окошке, через которое принимают передачу.
— Фабрисиано Лопесу никаких передач не надо.
— А куда его перевели? — испуганно спросила женщина.
— Никуда не перевели. Просто ему ничего уже не нужно.
Внезапно женщина все поняла.
— Его убили! Его убили! — закричала она.
Это был крик, вопль всего народа — женщин, мужчин, детей, — громкий и неудержимый.
Мать расстрелянного упала в обморок. Рухнула как подкошенная. Несколько женщин унесли ее на руках. Дети, перепуганные криком и смятением взрослых, жались к материнским юбкам, стараясь спрятаться.
— Какой хороший был парень. Его убили только за убеждения, никогда никому не сделал зла.
— Из дома выволокли живым, а теперь отправили на съедение червям.
— Замолчите! Замолчите! Криками тут не поможешь.
— Если сейчас же не замолчите, никаких свиданий не будет, — пригрозил женщинам тюремщик в хаки.