— Ну как дела? Как сегодняшние дела? — спросил он, стоя у окна.
— Какие дела?
— Ну вот, какие? Сама знаешь… обычные.
— Да как всегда, с каждым днем все труднее. Пойдешь в магазин, а там опять все подорожало. Вчера на реал, сегодня на несколько сентимо. Вот и крутись.
— А девочка?
Бланка стояла спиной к окну; она готовила в углу комнаты. Щеки у нее раскраснелись от огня керосинки, в руке она держала шумовку.
— Как ангелочек. Я подавила ей две картошечки и дала томатного сока. Немного поскандалила. Сам знаешь, бедняжечка целый день торчит взаперти в комнате. Мне так ее жалко! Должно быть, ей нездоровится, она кашляет.
— Ничего страшного.
Девочка забралась на стул. Уселась и, сжав куклу в руках, замерла, глядя в одну точку.
— Видишь, Рамиро? Вот так и сидит часами напролет. Прижмет куклу и сидит тихо-тихо и смотрит, смотрит.
У Бланки при виде дочери сердце обливалось кровью.
— Надо будет сводить ее к доктору. Не пойму, но странно она себя ведет: никогда не засмеется, как другие дети. Исхудала совсем, вон личико как заострилось, а вчера всю ночь прокашляла.
— Я что-то не замечал.
— А вы, мужчины, все такие, вас пушкой не прошибешь. Вам на все наплевать, кривая, мол, всегда вывезет. А я ночи напролет думаю о нас, о девочке, о том, из чего приготовить завтра обед…
— Все дело в том, что девочка не дышит воздухом. Ты ее не водишь гулять.
— Вожу, как только выдается время. Побыл бы ты на моем месте. Все приготовь, все убери. Ты выскочишь на улицу, и вся недолга. А когда вернешься, подавай тебе обед, и комната чтобы прибрана была. Ты бы лучше позаботился о нас, нашел бы отдельную квартиру, светлую и просторную, не такой хлев, как эта. Вот бы чем лучше занялся, а не этой дурацкой политикой, о которой только и болтаешь с такими, как ты, на своих собраниях. Все твердите, что не те порядки в Испании были, вот, мол, вы и сражались. Так поменяй эти порядки раз и навсегда. А нам, женщинам, такая жизнь, какую мы ведем, совсем не правится. Бросьте разглагольствовать о политике да постройте нам хорошее жилье, да сделайте так, чтобы не было дороговизны.
Бланка распалилась. Последние слова она выкрикнула громко и пронзительно. Это сильно задело Рамиро. Настроение его вконец испортилось. Ему сразу вспомнилось, что они часто спорили еще в бытность женихом и невестой. Бланка всегда так ставила вопрос, что обсуждать с ней что-либо не было никакой возможности.
— Ты рассуждаешь прямо как красные, — в шутку говорил он.
На этот раз он посмотрел на нее со злобой.
— Скажи, где я могу достать деньги, и завтра же мы снимем самую шикарную квартиру.
— Попроси, чтобы тебе прибавили жалованье.
— Там, где я работаю, жалованье с бухты-барахты не прибавляют. Надо иметь приказ из министерства. По-моему, ты своей дурацкой башкой никак не сообразишь, что на деньги, которые я тебе приношу, мы должны питаться, одеваться и все остальное. Ты не можешь жаловаться, что я мало работаю. Я целыми днями, с утра до ночи, сбиваю ноги на работе, — с яростью отражал нападки жены Рамиро.
— Твоя дочка ходит с голой задницей, имеет только одну пару туфелек. А тебе плевать! У меня голова кругом идет, как бы купить девочке все необходимое. У меня у самой белье совсем износилось! А на обед сегодня пустая картошка!
— Ну так скажи, что я могу сделать?
— Не знаю, что ты можешь сделать. Знаю только, что ты должен приносить больше денег. Вон некоторые твои дружки как устроились. Федерико, например. Совсем другое дело, и вид у него другой!
— Я не продаюсь, у меня свои идеи!
— Да. Ты не продаешься. Ты — честный человек. Сам дохнешь с голоду и моришь голодом семью и, как распрочестный человек, всю жизнь ходишь в одной рубашке. Нищий! Таскай на своем горбу богачей, пускай они богатеют еще больше. Ты заслужил три медали, а ждешь, как ребенок, когда тебе свалятся с неба фиги-финики и национализируют банк. Ты и твои дружки собираетесь каждый вечер и вопите, что не желаете никаких идиотских королей. Голосуете за референдум и малюете на стенах разные надписи.
— Брось жаловаться. Некоторые живут похуже нас.
— Хуже нас, Рамиро?!
— Да, хуже.
— Ну, дорогой, если это так, не знаю тогда, зачем надо было убивать миллион человек, о которых вы все время кричите! Вы большие храбрецы пулять из винтовок, а вот попросить надбавки к жалованью у вас язык кое-куда уходит. Вы только и делаете, что поминаете павших на войне, довоенные забастовки и все такое прочее. Похоже, вы стараетесь, чтобы мы все ненавидели друг друга, чтобы мы, испанцы, жили врозь. А как же быть миллионам оставшихся в живых?