— Вот тебе, Луис, и будущий клиент, — заметил Хоакин.
— А ты адвокат? — спросил Неаполитанец.
— Да.
— Да, — подтвердил Рыбка. — Луис у нас дон без звона. А дон без звона — бубенцы в панталонах.
Кармен уплетала вяленую треску, доставая кусочки из металлического судка.
— Хочешь попробовать? Очень вкусно.
— Что за рыба?
— Треска.
— С тех пор как вкалываю в рыбной лавке, меня от рыбы воротит, — сказал Рыбка.
— О чем это мы разговаривали? — спросила Эулохия.
— Ладно, расскажи о своем первом женихе, чем вы с ним там занимались, — рассмеялся Рыбка.
— Это ты лучше расскажи о том, как твоя тетка была шлюхой в Вальядолиде, — задетая Рыбкиной шуткой, отпарировала Эулохия.
— Ну, не сердись.
— Хочешь помидор?
— Давай.
— Вы когда поженитесь?
— Скоро. У нас уже есть комната.
— Ну, имея одну комнату, я бы не женился.
— А я женюсь.
— А почему бы нам не встречаться почаще? — сказал Антон Луису и Хоакину. — Я постоянно торчу в баре на улице Сан-Бернардо.
— Я тоже там бываю, когда захожу к Антонии, — сказал Луис.
— Хозяин отменный парень, либерал почище самого Риего. Его зовут Понсе.
— Знаешь, Антон, я бы с удовольствием. Но уж больно много народу туда ходит, что-то это подозрительно. На днях один товарищ с нашего завода как раз рассказывал о подобном сборище. Там свободно толковали обо всем на свете. Читали Маркса и Ленина. Спорили, обсуждали. А потом оказалось, что это ловушка. Бар служил западней, где полиция расставила свои сети, — сказал Хоакин.
— И все же, дружок, я считаю, что пора действовать. Ведь мы живем уже в пятьдесят первом году.
— Да, пора действовать, что-то делать. Но, как говорит Неаполитанец, и глядеть надо в оба. Чтобы не походить на великанов с ярмарки, которые смотрят на мир сквозь ширинку, — заметил Хоакин.
Стоял жаркий час сиесты. Стрекотали кузнечики, вода в реке, казалось, уснула, лениво поблескивая красной рябью. Три колонны муравьев сновали к остаткам пищи, протаптывая в песке три параллельные дорожки.
Антония с Луисом развалились в тени под навесом, подложив под голову вместо подушки брюки Луиса. Они лежали в изнеможении, растворясь в глубоком послеполуденном покое, не нарушаемом даже отчаянным стрекотом кузнечиков. Ослепительный свет солнца смежил им веки, и, разморенные жарой, они уснули. Девушка грезила о прекрасной жизни, которая очень сильно отличалась от реальной.
Хоакин с Пепитой сидели на берегу у самой воды. Невдалеке от них играли в фанты остальные друзья.
— Ну и жарища, да, Хоакин? — сказала Пепита.
— Да, будь осторожна.
— Увидишь, завтра вся кожа слезет.
— Ты прямо как рак. Только и торчишь на солнце.
— Сам знаешь, мы, девушки, очень любим загорать. А кроме того, у меня кожа краснеет только в первый день, потом могу загорать сколько угодно, и хоть бы что.
— Я бы не стал хвастаться своей кожей.
— Конечно, ты ведь мужчина. Был бы женщиной, тогда другое дело.
— Не думай. Мы, мужчины, тоже любим хвастаться.
— По тебе что-то не заметно, всегда ходишь неряхой, брюки не отглажены. Прямо как Адам.
— С фиговым листком или без него?
— Не говори глупостей, конечно, с листком, — рассмеялась Пепита.
— Хочешь, я помажу тебе спину оливковым маслом? Хорошо освежает.
— А кто пойдет за ним? Мне не хочется… На меня такая лень напала…
— Ладно, вставай. Я помажу тебя маслицем, а потом махнем вон в те заросли.
Хоакин поднялся на ноги и потянул за собой девушку.
— Ну, не ленись, Пепита.
Наконец девушка тоже встала. Мысль полазить по зарослям ей понравилась. Она отряхнула влажную землю, приставшую к ногам.
— Ты еще испачкалась сзади, — сказал Хоакин-.
Он налил в блюдце масла, добавил немного воды и стал размешивать палочкой, которую подала ему Пепита.
— ?Жжет сильно?
— Сейчас нет, вот завтра здорово прохватит.
— Ты надень мою рубашку и платок на голову.
Пепита кокетливо собрала волосы под красным платочком. Рубаха Хоакина была ей немного велика, она свободно спадала вниз, чуть прикрывая бедра. Казалось, кроме этой рубашки, на девушке ничего больше не было. Хоакин, разнежившись, засмотрелся на невесту. Стройная, с длинными ногами, чуть тронутыми легким загаром, она была чудесна в просторной белой рубахе и красном платочке.