время они пахли лимоном и магнолией.
Плеть лианы перекидывалась с дерева на куст и, обвив его, почти скрывала под собой его крону. Когда на месте белых цветов появятся и созреют плоды, они будут привлекать к себе и людей, и зверей, и птиц. Плоды актинидии коломикты размером в ягоду крыжовника и очень вкусны. На Дальнем Востоке их называют мелким кишмишем.
Немного дальше аромат актинидии растворился в горьковатом миндальном запахе калины. Ее бледно-кремовые цветки были собраны в плоские букеты величиной с блюдце. Еще через несколько шагов над тропой почти сомкнулись густые заросли дикой сирени с пышными лиловыми гроздьями. Из-за сирени протягивал ветки, осыпанные белыми цветами, дикий жасмин чубушник.
Травы были по пояс. Громадное количество разнообразнейших папоротников придавало лесу тропический характер. То это были воронки из перистых жестких листьев, то нежнейшие плюмажи. Особенно был мил адиантум дланевидный, у которого черешок наполовине высоты, раздваиваясь, изгибается в кольцо, оперенное только с внешней стороны. Получается тонкий венок из зелени. Совсем крохотные папоротнички тонули в толстой подушке мхов. Папоротники эпифиты взбирались на стволы деревьев, фонтанами поднимались из дупел и между развилками ветвей или свисали гирляндами вниз вместе с длинными бородами лишайников и петлями лиан. Там, где солнца было больше, папоротники отступали перед буйным натиском цветущих трав. Очень крупные, коричнево-лиловые с желтым водосборы, масса таволги рябинолистной с белыми метелками медово-душистых цветков, лиловая и розовая герани, желтые граммофончики недотроги, бледно-сиреневая валерьяна, неправдоподобно большие белые колокольчики с пурпурными крапинками, высокие зонтичные с сочными стеблями выше роста человека старались привлечь внимание насекомых-опылителей то ярким цветом, то сильным ароматом. А странный зеленый цветок ариземы, растущей только в самых южных районах Приморья, заманивал к себе мух запахом падали.
В густой траве прятались орхидеи любки и ятрышники. Изредка попадались пестрые, причудливой формы цветки орхидеи венерин башмачок.
Дикие пчелы, осы, самые разнообразные мухи и бабочки вились вокруг медоносов. С виолончельным гудением взлетали шмели. Золотисто-зеленые крупные жуки бронзовки смаху кидались на цветы. Под их тяжестью дрожали и раскачивались нежные венчики. Пестрые усачи и черные с красным мягкотелки, раздвигая лепестки, пробирались в самую глубину и копошились там среди тычинок, пачкаясь в золотистой пыльце. Повсюду мелькали бабочки. Маленькие белые аполлоны, бархатницы с глазками в белых колечках на темно-коричневых крыльях, крупные лесные перламутровки — ярко-рыжие с черными пятнами сверху и перламутровой мозаикой снизу крыльев, голубянки, будто взлетевшие в воздух цветки льна, белянки, всевозможные пяденицы перелетали своим неверным, колеблющимся полетом с цветка на цветок.
Над кустом калины порхал махаон Маака, самая крупная дневная бабочка нашей страны. Впервые заметив среди ветвей мелькнувший силуэт махаона, я приняла его за птицу. Но когда затрепетали в солнечном свете над поляной громадные бархатно-черные крылья, отливающие синим и изумрудно-зеленым золотом, я узнала прекрасную бабочку. Крылья ее, достигающие в размахе восемнадцати сантиметров, украшены сзади двумя хвостами. От этого бабочка кажется еще больше. Махаоны Маака — самые обычные бабочки Уссурийского края. Но как бы часто они ни встречались, нельзя привыкнуть к их удивительной красоте настолько, чтобы перестать замечать их.
За насекомыми охотились хищные ктыри, длинные мохнатые мухи. Они стремительно накидывались на жертву, вцеплялись в нее сильными лапами и уносили в укромное местечко, где быстро расправлялись с добычей, чтобы кинуться за следующей. Это настоящие тигры среди насекомых. Некоторые ктыри достигают трех-пяти сантиметров длины и могут справиться с крупной бабочкой, осой или даже стрекозой.
Другие хищники подстерегали насекомых на земле. Смарагдовые жужелицы, жуки, отливающие фиолетово-зеленым золотом надкрылий, и более скромно окрашенные черные жужелицы шныряли между стеблями травы или таились под камнями и стволами упавших деревьев.
Прошло уже часа четыре, как мы вышли из дома. Солнце было в зените, и его лучи, пробивая Лесную крышу, тысячами подвижных, ослепляющих бликов рассыпались по листве. Стало очень жарко. Лицо горело, струйки нота, стекая, щекотали тело. К счастью, в Кедровой пади нет
недостатка в воде. Еще через километр тропинка вывела нас к берегу очередного ручья. Он назывался Второй Золотой.
Ручей протекал как бы в зеленом туннеле. Над ним сплетались ветви деревьев, заросли на берегах образовали стены. Куст дикого жасмина склонялся к самой воде. Его необыкновенно крупные цветы, как серебряные звезды, светились в густой тени.
В лицо пахнуло прохладой, запахом свежей зелени, влажной земли и мха. Горный ручей каскадами спадал с каменных порогов. Громадные валуны с замшелыми макушками преграждали путь воде. Ее струи прозрачными струнами дрожали на ветвях упавшего тополя.
Мы умылись и всласть напились ледяной воды. Очень хотелось присесть и отдохнуть здесь, у ручья. Но директор торопил идти дальше.
Чаще стали встречаться громадные кедры и лиственницы в два-три обхвата. Среди кустов заблестела на солнце река.
Совсем рядом по поваленному дереву прыгал полосатый бурундук. Он подергивал задорно поднятым хвостом и пронзительно цыкал, выказывая живейшее недовольство нашим появлением. Мы с интересом рассматривали сварливого зверька. Он проверещал еще что-то по нашему адресу, вдруг сконфузился и одним прыжком исчез в груде бурелома.
Маленький островок, заросший высокими деревьями, делил реку на два рукава. Над кустами противоположного берега виднелась деревянная крыша избушки. Мы не без труда перебрались через реку, более узкую, но и более глубокую, чем у поселка заповедника.
* * *
Кедры, пихты, ясени и липы обступили крохотную полянку на берегу реки. Место было обжитое. Посреди поляны чернело кострище с кольями для котелка. Под деревьями была пристроена кормушка для лошадей.
Александр Георгиевич распахнул дверь из толстых шершавых досок. После ослепительного солнца в избушке, освещенной лишь крохотным подслеповатым оконцем, казалось темновато. Привыкнув, глаз различал высокие нары с подстилкой из сена, занимавшие вею стену против двери, железную печь и столик под окном. На земляном полу лежал деревянный щит.
Мы с облегчением сбросили с плеч не тяжелые, но очень надоевшие рюкзаки. На столе, прижатая краюхой черствого, потрескавшегося хлеба, лежала записка — всего две строчки, написанные крупными буквами, с множеством восклицательных знаков. Александр Георгиевич пробежал ее глазами и обернулся к нам.
— Одну минуту, товарищи. Слушайте: «Внимание! Под пологом полоз Шренка и два щитомордника!» — подписи, энтомолога и орнитолога заповедника.
— Давайте искать, — сказал Николай, — Пожалуй, лишним лучше выйти из избы, очень уж здесь тесно.
Он был прав. Нары занимали больше половины избушки. Между печью и столом с трудом помешались три-четыре человека. Зина, Эмма и я с порога наблюдали за поисками. Александр Георгиевич и Николай осторожно, палкой, подняли с пола шит, переворошили сено, вытряхнули шкурку косули, служившую одеялом, и выволокли из-под нар все, что лежало там вперемешку, — запас сухих дров, топор, какие-то рогожи и тряпки, ведро, пилу и еще множество нужных в лесном домике предметов. Никаких следов змей не было.
— Записку написали дня два назад, — соображал директор. — Был дождь и холодная ночь. Естественно, змеи приползли греться. Теперь, в эту жару, они давно уже в лесу. — И поиски были прекращены.