Грибанов прочитал письмо и вслух порадовался:
— Интересно. Детдомовцы в походе.
— Что, что?.. — переспросил Курбатов, не отрываясь от работы: он спешил закончить отчет о вчерашнем футбольном матче.
— Воспитанники детского дома совершили большой поход.
— О-о! Так это же чистейшая информация, почему она к вам попала? — он теперь уже бросил писать, встал и направился к Грибанову. — Это мне, мои строчки.
— Куда? — засмеялась Люба. — Павел Борисович, уберите письмо — схватит.
— Ну, я уж не такой, как у вашего отца дети.
Он взял в руки письмо, а Павел продолжал просматривать фотографии. Вот ребята карабкаются на скалы; здесь переправляются через горную реку; варят обед; тут склонились над картой…
— О, братцы, — крикнул Володя, потрясая конвертом. — Это же чистейший подхалимаж! Дети хвалят своего учителя. Подстроили.
— Хороши дети, — возмутилась Люба, — ученики седьмых и восьмых классов.
— Ну и что? Нет, нет, я бы на вашем месте ни за что не взял этот материал, а отдал бы его… мне.
— Дудки! — подразнила его Люба. — Здесь целый фотоочерк будет.
Курбатов, почесывая затылок, огорчительно пробубнил:
— Завидую я вам, черти полосатые.
Павел сходил к Армянцеву. Отобрали с ним лучшие фото, договорились, как их расположить в газете, сколько к ним дать текста. Потом он сел писать фотоочерк.
Утром Голубенко подошел к Павлу и спросил телефон Ани. Грибанов удивился:
— А зачем тебе?
— Надо. — Записал на уголке газеты номер телефона и ушел.
Павел вскоре забыл об этом. Но в середине дня, пробегая с рукописью в машбюро, Грибанов заметил шушукавшихся в коридоре Голубенко, Шмагина и Курбатова. Увидели его, заговорили о чем-то другом и разошлись. «О чем они?» — недоумевал Павел.
А Курбатов тем временем вошел в кабинет и, улыбаясь, стал угощать Любу конфетами «Ривьера».
— О, шоколадные, не откажусь, — и решительно сунула руку в кулек.
— Чур, не все, — взмолился Курбатов.
— Пожалел.
— Не пожалел, а… убывает.
Пошутил, посмеялся, угостил конфетами Павла и стал бойко рассказывать о своих успехах.
— Смотрите, сегодня у меня сплошные удачи: заглянул в гастроном — шоколадные конфеты; всего два часа походил по городу и схватил пять информаций.
— Для газеты, — спросил Павел, — или для…
— Не, не, для газеты. Да еще какие — пальчики оближешь. Вот послушайте. — Он начал было листать блокнот, потом вдруг закрыл его: — Э, нет! Не скажу. Перехватите. Любе только дай.
— Да у тебя, их просто нет, — съязвила Люба.
— Я тебе говорю, за час — пять информаций, пять штук!
— Володя, — вставил Грибанов, — у нас на фронте в таких случаях говорили: «Нагнись, братцы».
— Почему?
— Брехня летит!
Люба закатилась со смеху:
— Володя, как тебя поймали!
— Да идите вы к моей бабушке, — он махнул рукой и, тоже смеясь, сел за стол. — Вам хорошо, а тут… сдавать нечего. Армянцев вот-вот заявится.
Пошутили, посмеялись и снова — за дело. Работалось легко.
Вечером вся братия почему-то толкалась в коридоре, и никто, казалось, не думал о доме.
— Вы что? — удивился Павел.
— Ничего… Погода хорошая. Днем жарко было, перед ночью прохладой потянуло, приятно прогуляться, — ответил за всех Володя.
И компания потянулась за Павлом. «Ко мне», — догадался тот. Лицо его расплылось в улыбке: он вспомнил и телефон, и шушуканье в коридоре…
…Павел открыл дверь, шагнул в дом.
Из кухни в аннушкином фартуке выплыл с большим блюдом в руках Голубенко. Аня хлопотала у стола, на котором, кроме прочих сладостей, в большой вазе выделялась «Ривьера».
— Братцы! — весь сияя, прошептал Павел и хлопнул ладонями. — Аня, ты только посмотри!
— А как же — новоселье да без веселья! — крикнул Голубенко и чинно подвел друзей к столу:
— Вот это наша «каньяктура». — Он приподнял бутылку с золотыми звездочками. — А это божья слеза, именуемая русской горькой. Садитесь, дорогие, отведаем. Анна Васильевна, вы уж рядом с новоселом… Вот так. Сюда ты, Володя. Дмитрий Алексеевич — в угол… Жаль, что Любы нет, она на сессию ушла, но… мы за ее здоровье…
Рядом с Армянцевым усадили Гусарова, заведующего сельхозотделом. По возрасту он был самый старший: ему перевалило уже за пятьдесят. В прошлом он — агроном крупного совхоза, активный рабкор. А теперь — скромный, любящий свое дело журналист.