Грибанов окончательно решил поехать к горнякам. Но прежде надо было сделать что-то со статьей. В его отсутствие Ряшков может ее такой и тиснуть в газету. Нет, не выйдет!
Павел пошел к парторгу.
После беседы со Шмагиным на душе спокойней стало. Можно теперь и помечтать.
И Павел начал представлять себе своего Валерку… Вспомнил вчерашнего мальчонку.
Вечером, после дождя, когда все окрасилось заревом заката, детвора высыпала на улицы. На журчащих канавах мальчишки стали сооружать плотины, пускать новые корабли. Особенно отважно вел себя белоголовый карапуз лет трех. На нем — белая, но вся уже испачканная матроска и темно-синяя бескозырка с надписью на ленте: «Грозный». Его миниатюрный катер, выструганный из сосновой коры, плыл впереди других. Мальчик бежал за своим суденышком, подпрыгивая, и выкрикивал:
— Вще равно мой, вще равно мой…
«Вот если бы мой сын!»
Затем мысли сами собой перекинулись к Ружене. «А может, и правда «только чужие жены хороши?»… Смешно… Ах ты, бронзоволосая…»
Павел вошел в дом, напился холодной воды и, не сказав жене ни слова, вышел на балкон.
Облокотившись на перила, он молча и печально смотрел то на голубые дали, то на шумную улицу. Легкий ветер шевелил его волосы.
Он смотрел на родной город, но мысленно был в Озерках… И до того углубился в себя, что не заметил, как подошла к нему Аня, притронулась к его локтю.
Павел вздрогнул.
— Аня, ты… — и, не поворачивая головы, спросил: — Скоро у нас родится Валерик?
— Все фантазируешь. А если родится дочь?
— Если дочь? Тогда — Ружена, ой, нет — Наташа.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В ГОСТЯХ У ГОРНЯКОВ
Грибанов пожал Любе руку и направился к выходу.
— К Голубенко не забудьте зайти, очень просил, — крикнула вдогонку Бондарева.
Павел приоткрыл дверь отдела писем, заглянул:
— Что у тебя, Николай? Только поживее, спешу.
— О, море зеленое, письмо есть. Да ты зайди сюда, что в дверях. — Голубенко порылся в папке, нашел письмо, развернул его. — Вот, понимаешь, резолюция хозяина «на расследование». А кому я посылать буду на это расследование? В Москву, в министерство, или самому начальнику рудника, которого обвиняют в консерватизме?
Голубенко развернул письмо.
— Это пишет начальник смены Бурканского рудника. Найди его и поговори. Вот его подпись: Стрекач Тарас Афанасьевич.
— Так это же — промышленность.
Голубенко засмеялся.
— Шмагин за это не обидится, не беспокойся. Раз уж туда едешь — разберись!
— Ну ладно, Никола, сделаю. Будь здоров.
…Уж в который раз поезд мчит Павла в командировку! А ведь прошло всего лишь три месяца… Вспомнилось, как ехал сюда, в далекое, неизведанное Забайкалье: Москва, Урал, Сибирь. Что греха таить: было и радостно, и тревожно.
Вагон приглушенно гудит, монотонно постукивают колеса. Добрая память рисует одну картину за другой.
…Павел сидит у окна вагона и смотрит на бурную, многоводную Ангару. Она то разливается по широкой долине, образуя заливы и рукава, то суживается, стиснутая горами, злится, хлещет о берега и стремительно катится к Енисею. Вот она, легенда о том, как молодая и сильная красавица Ангара не захотела жить с суровым Байкалом и, найдя неширокую долину между гор, убежала к молодому Енисею.
«Уже Ангара, Восточная Сибирь! — думает Грибанов. — А давно ли шагал по Москве?»
Павел отрывается от окна, смотрит на Аню. Спит. Поправляет ей подушку, гладит Анин высокий лоб. «Жена! Навсегда со мной. Сколько мечтал об этом!»
…В первый послевоенный год его послали учиться в Свердловскую партийную школу. В Челябинске сел в вагон, расположился и стал читать газету. Перед самым отходом поезда в купе вбежала девушка.
— И здесь все занято, — огорченно произнесла она и пошла дальше по вагону.
Но и там мест не оказалось. Тогда Павел подвинулся и пригласил ее сесть рядом.
В дороге они и познакомились. Она тоже ехала в Свердловск и тоже в партийную школу.
Она говорила сдержанно, пряча свой глаза. А он, наоборот, старался все время смотреть в них. Эти глаза поразили его: синие, большие, кроткие.
…И в общежитии жили по соседству, и политэкономию вместе учили, и в театры ходили.
Однажды вечером Павел поцеловал Аню. Она чуть вздрогнула, но не вырвалась, не рассердилась, только потупила взор. В этот вечер они ходили по городу дольше обычного. Моросил дождь, а они его не замечали.