Вдали простиралась огромная равнина. Когда-то здесь был лес, а теперь и пней не осталось. Только две одинокие березки кланялись ветерку.
«Действительно, есть где развернуться! — мысленно поддакивал Стрекачу Павел. — И для отвалов места хватит и для подъездных путей. Степь сама будто зовет к себе человека: вот, мол, я какая, иди, располагайся».
— Да, — протянул Павел, не отрывая своего взгляда от равнины, — заманчиво. Вырыть огромный котлован и порядок. Солнце, воздух… работаться будет легко.
— Вот о чем и речь, а начальство брыкается.
— Почему же, Тарас Афанасьевич?
— Говорят, подземный метод уже освоен, нечего технологию менять. К тому же им сверху уже бумага пришла — строить шахту. А у меня кипит вот здесь, — и Стрекач ударил себя кулаком в грудь. — Не могу, не согласен. Сын у меня техник, он на горе Магнитной работает. Толковый парень, в институте учится. Приезжал в отпуск, порассказал. Я хоть и не техник, но всю жизнь на руде. Помозговал и решил: здесь надо разрез, а не шахту. Так государству лучше будет. Лучше, поверьте мне. Ну, зачем зря силы и деньги убивать? Ведь это все наше. По-хозяйски и делать надо.
— А вы, Тарас Афанасьевич, официально этот вопрос перед дирекцией ставили?
— С главным инженером говорил — одобряет. Написал Чекаленко. Тот вызвал меня, улыбается. «Ты, — говорит, — мыслишь выше министра». А я говорю: «Да уж как умею, Василий Михайлович».
Стрекач помолчал, нахмурясь, и уже тише продолжал:
— Поговорили, поспорили. Трудно мне с ним, малограмотному. Я ему свое, а он мне — техническую формулировку, да такую заумную! Или цифры подсунет одну, другую. Ну куда я. А вот нутром чую, что разрезом лучше, чем шахтой, — дешевле. И сын так говорит, а он же с Магнитки!
Грибанов сочувствовал Тарасу, даже верил ему. «Но ведь и опытные горняки могут ошибаться. Тот лектор тоже не хотел обманывать газету, — подумал Павел, вспомнив про статью, — а вот случилось же… Нет, сначала проверь, а потом верь! Надо проконсультироваться».
И пошел звонить Дмитрию Алексеевичу. Тот сначала колебался: может быть, приедешь, на месте обсудим, а то так, знаешь… Но Павлу не терпелось, он подробно объяснил Шмагину суть дела. Тогда Дмитрий Алексеевич посоветовал Грибанову зайти к главному инженеру, выслушать его мнение, потом побывать еще в плановом и проектном отделах, дополнить письмо фактическими данными, чтобы уж если спор начинать, так с цифрами и фактами в руках.
Статью Стрекача Шмагин сам понес редактору.
— Очень важный материал, Иван Степанович, думаем опубликовать его с примечанием редакции. Посмотрите.
Ряшков прочитал заголовок «В интересах государства», пожал плечами:
— А что мы делаем не в интересах государства? Это… постой, постой, Стрекач… с рудника, что ли… Что-то мне… Ну-ка заведующего отделом писем позовите.
Вошел Голубенко.
— Слушаю вас.
— Оригинал этого письма где?
— У Грибанова.
— Давайте сюда.
— Грибанова сейчас нет в редакции.
— Там резолюция моя есть? Что там написано?
— Послать на расследование.
— Послать на расследование. А вы?
— А кому же посылать? Грибанов ехал туда, я попросил его на месте проверить, без бумажной волокиты.
— Уж очень вы с Грибановым умны.
Замолчал, посмотрел еще раз на подпись, ниже было напечатано:
«От редакции. Публикуя это письмо, редакция просит рабочих и специалистов предприятий горнорудной промышленности высказаться по затронутому вопросу…»
Дочитал, отбросил, сказал Шмагину:
— Ладно, оставьте, потом.
Когда Шмагин и Голубенко вышли, редактор еще раз перечитал статью, закурил. «Опять придумали. Историю с «краеведом» еще не забыли».
Начал звонить.
— Чекаленко? Привет, Ряшков беспокоит. Да, да, редактор. Как дела? Ты, говорят, все строишь. А почему бы не разрез? Нет смысла. Ясно, ясно. А мне тут говорили… Ну тогда понятно. Нет, нет, мы же понимаем. Ясно. Будем здоровы. Всего.
На следующий день, утром, он вернул статью Шмагину и усмехнулся.
— Оказывается, в министерстве все уже решено, будут строить шахту. Что же нам фантазировать.