— Что ж, верно сказано.
— Я думаю. — Армянцев улыбнулся. — Фактами бьют. Вопрос очень серьезный. Этим страдают все, не только промышленный отдел. Болезнь общередакционная. Вот на собрании обсудим, вскроем корень зла.
— Это верно, верно.
— Сельскохозяйственников наших еще похлеще разделали.
— Где? — несколько оживился Шмагин.
— Да вот, справа.
— О, а я и не заметил.
На другой день перед началом работы сотрудники собрались в секретариате у свежего «Журналиста» с большим сатирическим уголком «Тяп-ляп».
Володя Курбатов ходил по коридору, поблескивая лысиной, радовался. Ему, как редактору, было приятно, что этот помер газеты получился остроумный и что все время около него толпится народ.
Вот к газете протискался Голубенко. Пробежал глазами по первым строчкам и улыбнулся.
Всеми уважаемый зав. сельхозотделом Гусаров усиленно искал материалы на животноводческие темы. Рылся в своем столе и… «Ба, нашел, нашел, кажется», — прошептал он и начал читать:
— Так, так, — обрадованно заговорил Кузьма Ильич сам с собой, — что-то о живом тягле, кстати, кстати…
— Гм… Не редакционный автор, а здорово пишет. Толково! — вслух размышлял Гусаров. — Только неясно: чей же это конь. Колхозный? А может быть, дело происходит на конезаводе…
— Ваня, — крикнул он сотруднику своего отдела Везюлину, — вот корреспонденция привлеченного автора, критическая. Наверное, залежалась в отделе писем, осовремень ее, обработай, используем в животноводческой подборке.
Везюлин прочитал стихи, почесал затылок, улыбнулся:
— Н-да… Но ведь это же, кажется…
— Давай, давай, — торопил Гусаров, — чего там кажется. Секретарь ждет в номер.
— Ага, ну тогда… — и он смело взялся за перо.
Голубенко фыркнул, оглянулся: рядом стояла Люба. Стал читать дальше.
— А почему он вдруг заржал? — вслух начал размышлять Ваня Везюлин. — Ржет, наверное, пить хочет?
Перо побежало.
«Что попьешь, мой конь ретивый… И с чего это вдруг колхозный конь шею опустил? Надо подбодрить его, — подумал Ваня. — И вообще шею выбросить. Зачем лишняя деталь будет путаться тут. Напишу хотя бы вот так:
Люба, зажав рот, юркнула в свой кабинет. Голубенко продолжал читать:
Но вдруг Везюлин остановил бег своего пера, подумал: «Хлебец-то, хлебец, а стихи тут к чему? Прозой надо! Яснее скажешь, больше строк выйдет». И он быстро начал строчить:
«На поле заржал конь.
— Что ты ржешь, мой конь ретивый? — спросил его конюх. — Может, хочешь водицы испить? Испей, испей.
Конюх знал, что заботливый уход за конем во время посевной решает судьбу боронования.
Конь попил, но продолжал по-прежнему надрывно ржать. Он, видимо, в условиях данного времени хотел овса, но овса не было. Колхоз нерационально использовал корма, не оставил надлежащего резерва на время ответственного периода весенне-посевной кампании. И вот вам вопиющий факт.
Да, о расхлябанности в колхозном руководстве говорит нам ржание этого колхозного жеребца. Такое ржание в дальнейшем нетерпимо. Куда смотрит правление колхоза?»
Гусаров прочитал заметку, встрепенулся от радости:
— Вот это нам и надо. Неси на машинку.
«Было ли такое?» — законно усомнится читатель.
Дело, товарищ, не в стихах, не в заметке, а в правке, в стиле работы отдела. Пушкин, конечно, не обидится на нас. Это мы просто домыслили. Но селькоры на вас обижаются, товарищи из сельхозотдела. Ведь авторы из колхозов и совхозов зачастую не узнают своих материалов: то они изрезаны, то из них критика вычеркнута, то водой разбавлены — такова литературная правка!
Дорожить рукописью автора, как живой тканью мыслей советского труженика, оберегать его стиль. Больше чуткости. За глубокую критику в газете, за яркий показ всего передового, прогрессивного!»
В кабинетах редакции все еще было шумно: журналисты громко обсуждали свежие материалы стенгазеты, смеялись.
Смеялись и сожалели, что перо фельетониста не коснулось редактора. О нем — ни слова.
Тут Володя остался верен себе — он все еще выгораживал Ряшкова.