По Павел и воротника не поднял и ничего не ответил. Шел насупясь.
— Ты что загрустил? — спросил его Шмагин. — Теперь уж вздохнем. Сняли!
— Да, вздохнем… А почему ты сегодня уж очень робел? Жалость одолевала?
— Ну, что ты! Я просто, ну… думал, передумывал. Ведь Юрмаков тоже прав. Выковать, закалить настоящего работника — это тоже победа.
— Ты на заводе никогда не работал?
— Не приходилось.
— Так вот, знай: сталь можно закалить, а железо — никогда. Его хоть кали, хоть не кали — оно все одно гнется и туда и сюда.
— Об этом слыхал. Но теперь все. У нас — новый и довольно опытный зам. Придет новый редактор.
— Не спеши. Этот крови еще попортит. Сегодня же сочинит заявление в ЦК: покритиковал, мол, руководителей, невзлюбили… Попробуй не прислушайся к такому сигналу! Приедет комиссия, спросы да расспросы, чего доброго соберут актив, а то и Пленум обкома. Найдутся заступники, скажут: да, действительно, выступал, крыл руководителей, боевой редактор…
— Против него слишком много фактов.
— Я своего оружия не сложу, пусть знает.
— А кто его сложил… Ну, мне сюда. До завтра.
Шмагин свернул в переулок.
На станции хлопотливо покрикивали паровозы. По улицам, прорезая светом фар снеговую завесу, сновали автомашины, где-то на окраине города простуженным баском кричал заводской гудок.
В эти минуты Грибанову вспомнились и те упругие порывы ветра, которые он ощущал тогда в дверях вагона, подъезжая к этому городу; и путешествие по раскаленной степи с Руженой; и ледяная купель в Светенске; и сотни других трудных и радостных дорог, встреч; вспомнились схватки с Ряшковым и Ужалгиным, Чекаленко и Ветковым…
«Уже зима. Больше полгода прошло, как я здесь, — думал Павел. — Сколько пережито! И не зря».
Вьюжный ветер пригоршнями швырял в лицо колючий снег. Трудно было идти. Но Павел шагал уверенно и бодро.
